Обращение «братья и сестры» стало привычным, будто всегда оно и было. Как будто и не взрывали храм Христа Спасителя и Иверскую часовню при входе на Красную площадь, и не молчали колокола церквей...
Слово о словах
Россия в очередной раз всплывает из тех кровавых и огненных пучин, в которые была ввергнута, и показывает миру свою нетленность. Сразу скажем: ввергнута в пучину она была не по своей вине. А кем? Мировой капитал виноват, масоны? Но они же не сразу сели нам на шею, вначале мы им сами поверили. Хотели жить по-европейски («Матушка, в Париже даже извозчики говорят по-французски»), и, пожалуйста, приходит Наполеон, превращает Успенский собор Кремля в конюшню для французских лошадей. Захотели рай на земле, поверили, что это возможно, — пожалуйста, вот вам революция. Захотели рынка, ну, и на здоровье — вот вам демократия.
Господь вразумляет по русской пословице: чем заболел, тем и лечись. Он дал нам свободу воли, всё в Его руках, и Он вправе спросить, как мы этой свободой пользуемся. И французы, и большевики, и либералы — это всё называется кратко: бич Божий для нашего поумнения. Как в своё время гунны и Аттила для Европы. Утешение в понимании, что всё то, от чего мы страдаем, нами заслужено, а главное, показывает любовь Божию к нам: «Любяй, да наказует». Кого Бог любит, того наказывает. Представьте: скольких бы умных людей мы не досчитались в своих рядах, не будь такого простого и целебного понятия, как отцовский ремень.
А Россию Господь любит. Иначе Он не даровал бы именно ей, нам с вами, такое величие и богатство русской культуры. Представьте мир без русского слова, да он онемеет, без русской музыки — оглохнет, без русской живописи — ослепнет. Более того, Россия — это душа мира. Если что-то с нею случится, тело мира погибнет автоматически. Останутся одни сникерсы.
Но есть такое ощущение, что мы-то, любящие Россию, нашу единственную Родину, наше Отечество, хоть понемножку, но осознаём происходящее, а вот враги нашей Державы не только ничего не поняли из уроков XX века, но ещё больше осатанели, «оборзели» и, как большевики, как коммунисты, всё ещё надеются, что подчинят себе Россию. Вроде бы уже всё они захватили по-ленински: банки, рынки, вокзалы, издательства, журналы, газеты, радио, телевидение, образование, торговлю — всё осквернили корыстью, загадили пропагандой разврата и насилия, покрыли коростой пошлости. Вроде свершена уже ими победа над Россией, над русским образом жизни, а что-то унылы победители, в тревоге, в надрыве, в ожидании справедливого возмездия живут.
Большевики, коммунисты, демократы — это люди одной породы, одних методов. Чем отличается экспроприация большевиков от приватизации демократов? Тем же, чем отличается киллер от убийцы, проститутка от путаны, грабитель от рэкетира. Сходны же они и в том, что чувствуют свою чужеродность для России. И что все системы, которые перепробованы ими после свержения Богоустаиовленной царской власти, были для России, как корове седло. К здоровому телу её каждый раз приставлялась руководящая голова, которая не могла не болеть, ибо жила в иной кровяной системе.
Именно словом, устным и письменным, происходило обольщение доверчивых русских душ. Вообще, доверчивость очень хорошее чувство. И доверчивостью нашего народа всегда пользовались враги России. Но есть слова, обозначаемые различными частями речи, и есть СЛОВО, Которым всё создано. А словоизвержения политиков, звучащие на митингах, льющиеся из голубой помойки телеэкрана, печатающиеся в газетах, — они вроде бы русские, но действие их кратко. Почему? Ответ один: эти слова бездуховны. Ну, кто поверит, например, разным Хакамадам, Гинзбургам, Немцовым, если они против преподавания Основ Православия в школе? Или кто поверит писателю, который взялся обустраивать Россию, а до этого долго разрушал её?
В русском слове есть тайна. Она в любви к Родине. Любишь Отечество — слово доверяется тебе, позволяет использовать его, оно соединяет твоё сердце с сердцем читателя. Не любишь Россию — пиши, «долдонь» сколько угодно: всё улетит на ветер. У тебя не слова, а высохшие их оболочки. Говоришь, что пишешь правду, но правда без любви — это жестокость. Слова, рождённые расчётливым мозгом и хитрым языком, не были в сердце, не управлялись молитвой, кто же им поверит? Язык без костей, им мелет Емеля. Пока его неделя. Он определяется в Писании как «прикраса неправды».
Но язык русского писателя, а в идеале всякого человека, пишущего на русском языке, — это не язык политиков, дипломатов, которым язык дан для скрывания своих мыслей. Язык писателя — свидетельство для вечности о времени, которое судьбой досталось ему, и которое он обязан правдиво и доказательно описать. Так было, когда русский язык служил игумену Даниилу Заточнику, Афанасию Никитину, святым Иосифу Волоцкому, Игнатию Брянчанинову, Феофану Затворнику, Тихону Задонскому, Димитрию Ростовскому, мыслителям Ло¬моносову, Данилевскому, по¬этам Крылову, Пушкину, Тютчеву, писателю Гончарову... Список их огромен. Русская литература заняла и всегда будет зани¬ать ведущее место в мире.
Но западный мир впал в опасное заблуждение, изучая историю России по художественным произведениям. Для православной страны понятие истории особенное: мир или приближается ко Христу, или удаляется от Него. Остальные события человеческой жизни — только прикладные к этому выстраданному Россией правилу.
Что есть духовность языка? Это его наполненность святостью. Это служение спасению души. Дух — третья Ипостась Святой Троицы, то есть это Господь. Для творческого человека слово «одухотворённость» означает не просто вдохновение, а состояние души, и цель его работы — снискание Духа Святаго.
Поиски духовности вне Христа обречены. Они ведут не просто в тупик, а в погибель. Они не только безполезны, это в лучшем случае, но и опасны. Вспомним Врубеля, Вольтера, Батюшкова, Гаршина, да многих, в конце жизни сошедших с ума. А сколько писателей и поэтов уже в наше время сошло с ума, покончило с собой, просто спилось. Это и есть следствие обезбоженности творчества.
Только что был в Перми на очередных Днях памяти писателя Виктора Астафьева и воочию видел, как ловкие либералы используют наследие его только того периода, когда бесы попутали человека, — чувствуют родное. Была там и встреча с молодыми писателями, очень меня удручившая. Во-первых, они сразу потеряли ко мне интерес, когда я заговорил о жертвенности нашей профессии, о воцерковлении, а, когда узнали, что я уже не главный редактор, тем более. Но ведь и я потерял к ним интерес, когда прислушался к их общению на липучем языке периода демократии в России: флешки, сайты, смайлы, ворды, принтеры, модем, виндоус, в общем, сплошной спам, при котором глючит... Доконали они меня вопросом: сам ли я занимаюсь маркетингом и менеджментом? Какой вывод можно сделать? Пока Россию не на кого оставить. Пишут нынешние молодые, в отличие от классиков, не от руки, так что совсем они от рук отбились.
Одухотворённое слово не отыщешь листанием словарей, оно в тебе с детства, от бабушек по отцу и по матери, от реки и леса, от первых слёз, от первой любви, оно, чистое и родниковое, в тебе, но как достать его из-под завалов последующей хизни? Вспомним: «Здесь узрела душа Ферапонта что-то Божье в земной красоте» (Рубцов). То есть красота уже была рядом, и её видели многие, но разглядела и запечатлела душа святого. Возможно ли это для нас, смертных тварей Божиих? Возможно ли с нами чудо слышания диктующего с небес голоса? Да, если человек «выйдет с ним на связь», то есть будет воцерковлён. Отрадно, что количество употребляющих в письме христианскую лексику растёт, даже опережает число православно живущих, а надо бы наоборот.
Есть выражение, которое стало заштампованным шаблоном: красота спасёт мир. Под этим лозунгом проводятся конкурсы всяких мисс вселенных, где их измеряют, как лошадей для продажи. Да, эти красотки красивы, но их голая красота никого не спасает, а только развращает.
Россию спасёт святость
Святость — главное слово, хранящее Россию. И общий период русской литературы, и последний полувековой это утверждают. Русская литература спасена тем, что жила совестью народа. А совесть — это глас Божий в человеке и обществе. Русские писатели вышли из народа, но не ушли от него. Вместе с ним печалились и радовались, берегли его святыни. Писатели первыми выступали за возрождение храмов. Пример: храм Христа Спасителя в Москве, первый председатель его Совета — Владимир Солоухин, и храм, построенный писателем Василием Беловым в Тимонихе, и писателем Распутиным в Усть-Уде на Ангаре, и десятки видимых примеров и сотни и тысячи невидимых, ибо жертвы и подвиги для спасения души свершаются тайно...
История с оскорбительным отношением к Дому писателей в Москве показывает, насколько ещё наше правительство далеко от понимания важности слова для России. Нравственностью, а не банками определяется мощь Отечества. Недавно в Москву третий раз была принесена икона святителя Николая Великорецкого из Вятки. Первые два раза её встречали Цари Феодор Иоаннович и Иоанн Васильевич. Иван Грозный лично внёс образ в Покровский собор и поставил в алтаре, освящённом во имя святителя. А сейчас какое же у нас такое окружение у Президента, что никто там не подсказал рабу сему: мол, надо было выйти навстречу всенародной святыне и поклониться ей.
А слово-обращение «братья и сестры» означает ещё и кровное братство. И не простое родственное, но во Христе. Мы же причащаемся Тела и Крови Христовых, а выше этого счастья нет ничего.
Вообще, если бы не было этого главного итога — обращения писательского творчества к поискам спасения России только на путях Православия, — пришлось бы горестно вопросить: если мы такие хорошие, почему же так тяжело России? Но радостно знать, что она безсмертна, что она — Дом Пресвятой Богородицы, что мы — дети Божии, братья и сестры, что время последних столетий было русским в мировой культуре и будет таковым в новом тысячелетии.
Владимир Николаевич КРУПИН