Содержание
Михаил Валентинович Подмарьков
Приступая к воспоминаниям о протоиерее Феодоре Соколове, невольно обращаюсь мыслью к светлому образу его дедушки, Николаю Евграфовичу Пестову, к той глубинной связи поколений, которая как нить проходит через судьбы разных людей, непостижимым для поверхностного взгляда образом проявляясь в жизненных обстоятельствах потомков. Господь судил нам жить в такое время, которое духовно можно уподобить выжженной пустыне, оставшейся после страшного пожара. Редко где на ней можно увидеть островки зеленой растительности, чудом уцелевшие от разбушевавшейся стихии... Такими представляются огненные испытания, выпавшие в XX веке на долю нашего многострадального русского народа и, в первую очередь, Русской Православной Церкви. И тем отраднее бывает прикосновение к духовным оазисам, бережно сохранившим в себе живое церковное Предание для потомков, чтобы явиться маяками для ищущих истинный путь в этом погруженном во тьму мире. Одним из таких духовных корней, сохранившихся от уничтожения во времена всеобщего безбожия, была, несомненно, семья Николая Евграфовича Пестова. Мне довелось познакомиться с Николаем Евграфовичем в середине 70-х годов, когда я, будучи юношей, только что окончившим школу, готовился принять крещение. До сих пор, спустя почти три десятилетия, перед глазами стоит образ убеленного сединами старца, источающий благость, мир и любовь. Мои первые познания о православии были почерпнуты из его "диссертаций" - трудов, появившихся в результате глубокого изучения святоотеческого наследия. Но не теоретического исследования, а стремления следовать наставлениям Отцов. В этом "секрет" их убедительности. Думаю, многие и многие христиане с благодарностью помнят эти машинописные "диссертации", которые их автор с радостью давал читать каждому, жаждущему услышать слово Жизни. Ведь в ту пору не только нельзя было купить духовную литературу, но и распространение ее подобным образом могло быть чревато большими неприятностями - этим объясняется их "научное" название. Будучи доктором химических наук, Николай Евграфович совершенно оставил научную деятельность и все свои силы посвятил духовному образованию подрастающего поколения и, в первую очередь, своих детей и внуков. Помню такой эпизод. Однажды, находясь в его келии, заставленной полками с книгами, я слушал его простое и мудрое слово. И тут, Николай Евграфович, поднявшись, медленно обвел келию рукой, указывая на полки, и с неповторимой, почти детской улыбкой произнес: "Видите, молодой человек, как здесь много книг? Так вот, здесь нет ни одной научной книги!" Его духовная библиотека была собрана ценой многолетнего кропотливого труда, причем большинство книг переплетал он сам. Нестяжательность его была такова, что, когда он скончался, у него не нашлось даже костюма, в котором его можно было похоронить! Конечно, это была великая милость Божия: в начале христианского пути встретить такого человека, ибо никакое наставление не может воздействовать так благотворно, как живой пример добродетели. Трудно представить, как сложилась бы моя дальнейшая судьба, и смог бы я вообще пройти те непростые испытания (Я тогда был в общении и некоторое время находился под влиянием лица, впоследствии стяжавшего себе печальную славу чуть ли не нового ересиарха - о. Георгия Кочеткова, через которого, собственно, и состоялось мое знакомство с Н.Е. Пестовым. Дело в том, что Кочетков для упрочения своего авторитета с самого начала "духовной" карьеры старался войти в общение с лицами, имевшими вес в церковной среде. Этим объясняется то, что Кочетков был вхож в семью Николая Евграфовича - человека, столь отличного от него по духу.), ожидавшие меня сразу после крещения, если бы в моей душе не запечатлелся светлый образ Николая Евграфовича, указующий на непреложные евангельские истины... Но мог ли я тогда помыслить, что спустя двадцать лет его внук, отец Феодор, станет для меня единственным пастырем, не отказавшимся разделить со мной бремя искушений, которые представлялись для меня уже невыносимыми?! Знакомство мое с Батюшкой произошло при следующих обстоятельствах. (Здесь имеется в виду начало общения с ним как со священником. Дело в том, что еще во время учебы Федора в семинарии у нас с ним были эпизодические встречи в Троице-Сергиевой лавре через нашего общего знакомого - Олега Васильевича Шведова, ставшего потом старостой Спасо-Преображенского храма в Тушино. С ним мы находимся в дружеских отношениях еще со времени моего крещения. Как-то раз, помнится, когда мы с Олегом уже отчаялись попасть на службу, Федор провел нас в Троицкий храм на акафист преп. Сергию в день его летнего празднования; службу возглавлял Святейший Патриарх Пимен в сослужении собора архиереев. Для меня это была, наверное, первая столь величественная служба!.. Но никакого личного общения у меня с Федором в те годы не было - и, разумеется, меня он помнить не мог). Так вот, в начале 90-х годов Богу угодно было посетить меня испытанием, лютость которого была сравнима разве что с его полной неожиданностью. Имея некоторый опыт церковной жизни, я понимал, что это не может быть случайным "недоразумением", что помощи надо искать только в Церкви, но своего рассуждения не хватало - хотелось опереться на чью-то твердую руку. Тяжесть искушения усиливалась оттого, что поддержки не обреталось именно там, где ее в первую очередь ожидал получить. Со многими священниками мне довелось тогда поделиться своими скорбями, и все говорили правильные слова - но душа не находила утешения. Да ведь и безнадежно больных направляют к самым искусным врачам! И однажды, кажется, в 1992 г., находясь один на один со своими проблемами, я вдруг вспомнил про Спасо-Преображенский храм, куда меня неоднократно приглашал Олег Шведов, и поехал в Тушино. Пришел на вечернюю будничную службу; народу в храме немного. Вижу: около Сергиевского придела у аналоя исповедует о. Феодор. Подхожу и начинаю открывать свою нестерпимую боль. С первых же слов поразило его искреннее, сердечное участие: он сам достал блокнот и попросил назвать имена моих близких, пообещав за всех нас молиться. И так он поступил с человеком, которого видел первый раз в жизни! (Как было сказано выше, помнить меня о. Феодор не мог, а прошлого мы тогда не касались). Задав еще несколько неформальных вопросов и получив ответы, Батюшка подтвердил серьезность и опасность ситуации, сказав в напутствие сердечные слова утешения. Впервые за все это скорбное время душа ощутила некую силу и внутреннюю правду, сокрытую в словах пастыря. Но потом жизнь потекла своим чередом. Обстоятельства не позволяли бывать в том храме, и этот эпизод постепенно удалялся, оставаясь, впрочем, в глубине сердца неким якорем. Так прошел не один год... Как-то раз я вновь оказался в Спасо-Преображенском храме, и так же, как тогда, у аналоя увидел исповедующего о. Феодора. Когда подходил, искренне считал, что меня он, конечно, не помнит, и начал излагать свои обстоятельства. А в ответ слышу: "Ну, что ты! Я все помню и молюсь за вас". Тут словно огонь коснулся моего сердца, и я сказал себе: "Видишь? Тебе послал его Сам Господь". Тогда же я понял, что такое "хранение пастырской совести", и впоследствии постоянно убеждался, что о. Феодор являл собой исключительный пример этой добродетели. С этого момента и до самой своей кончины, в течение четырех с небольшим лет, Батюшка оставался для меня истинным пастырем, душу свою полагавшим за овцы, который помог мне пройти тяжелейшие испытания: иногда обличая, иногда вразумляя, иногда утешая - все же это делая с неизменной любовью. Сейчас, когда о. Феодора нет рядом, гораздо отчетливее виден свой эгоизм, гнездившийся в сердце при общении с Батюшкой. Сколько милостей Господь излил на меня, недостойного, через Своего верного пастыря! Я же, неблагодарный, погруженный всегда в свои проблемы, готов был обидеться, чуть только мне покажется недостаток внимания к своей персоне. И не хватало смирения понять, что таких, как я, у него - сотни! А сколько можно вспомнить примеров внимания и заботы! Вот один из многих. Мощи святого мученика-исповедника князя Михаила Черниговского, чье имя мне дано при крещении, находятся в Архангельском соборе московского Кремля. В последние годы в день его памяти там совершается торжественная патриаршая служба, попасть на которую можно только по специальным билетам. Что говорить - как мне хотелось всегда побывать на этой литургии! И о. Феодор несколько раз проводил меня в собор, а однажды после службы подошел лично поздравить и благословил иконой св. Ангела-Хранителя, которую специально купил в храме. И все подобные проявления пастырской любви и заботы принимались как нечто должное: мол, он - священник, так и должно быть. Прости меня, Батюшка! Но, говоря о жизни человека, уже окончившего земной путь, мы должны уделить внимание событиям, сопутствующим его исходу из этого мира, ибо смерть - будучи сама тайной - приоткрывает таинственную завесу, отделяющую от нас истинное содержание жизни почившего. Она является печатью, скрепляющей земные дела, и, вместе с тем, дверью в обители иного мира. Писание говорит: "Поминайте наставников ваших, которые проповедывали вам слово Божие, и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их" (Евр. 13,7). Поэтому я хотел бы поделиться своими личными впечатлениями и ощущениями, которые довелось пережить в те скорбные февральские дни. О трагическом исходе автокатастрофы, в которую попали о. Феодор и его верный друг и водитель Георгий, мне стало известно утром, через несколько часов после этих страшных событий. Первая мысль: "Как это может быть? - Он жив!" Как сказано в Патерике: с тех пор, как Христос умер и воскрес, человек уже не умирает. Можно сказать, что это первое чувство потом не исчезло, но явилось неким стержнем, вокруг которого формировалось восприятие происшедшего. Помню удивительную ночь накануне отпевания, когда многие, движимые любовью к своему пастырю, с вечера остались в храме у гроба, изливая в молитвах свою боль сиротства. Не прекращаясь, читалось Евангелие над телом Батюшки, а у гроба Юры многие прихожане, сменяя друг друга, читали псалтирь. Ранним утром стали приезжать священники, чтобы отдать долг любви тому, кто при жизни не щадил сил, изливая свою любовь на всех. Приезжали проститься и архиереи. У многих на глазах можно было видеть слезы. Нашел возможность лично приехать Патриарх, обратившись к вдове о. Феодора, матушке Галине, с трогательными словами утешения. Было ощущение, что происходит нечто величественное, не укладывающееся в рамки обычных похорон: был какой-то особый благоговейный трепет и чувство, что присутствующих гораздо больше, чем можно было видеть вокруг. Хотя даже внешне - впечатление не из частых: одних священников было много больше сотни! Были и другие знаки: после погребения, когда все стали расходиться, я с немалым удивлением сообразил, что, проведя время с 10 ч. вечера до 14 ч. следующего дня на ногах без сна и пищи, я не чувствовал никакой усталости! И все это сопровождалось переживанием какой-то сокровенной радости. Вспоминаются слова одного из величайших подвижников и учителей Церкви XIX века, святителя Игнатия (Брянчанинова): "Можно узнать, что почивший под милостию Божиею, если при погребении тела его печаль окружающих растворена какою-то непостижимою отрадою". Годовщина памяти пришлась на среду сырной седмицы. Панихиду возглавлял епископ Красногорский Савва. Народу, несмотря на рабочий день, собралось неожиданно очень много. Но самое удивительное явилось после панихиды: всех присутствующих вдруг охватила светлая, искрящаяся, прямо пасхальная радость, которая отражалась на улыбающихся, даже смеющихся лицах. Дивное зрелище, которое можно наблюдать разве только на Пасху! Ощущалось глубокое духовное единение, мир и покой на сердце. Слова Спасителя "да будут все едино" звучали в душах с новой силой, имея внутри опытное удостоверение. Долго не хотелось расходиться, и только необходимость житейских попечений заставила людей, пришедших почтить память любимого пастыря, мало-помалу покинуть ограду храма. Но впечатления о пережитом оставили в сердцах глубокий след... Когда-то, лет десять назад, в самом начале возрождения Тушинского прихода родной брат о. Феодора епископ Сергий, переживший его немногим более полугода, сказал поистине пророческие слова: "Пройдет несколько лет, и это место станет жемчужиной района". И теперь, глядя на восставший из руин великолепный храм Преображения Господня - величественный корабль, плывущий в вечность, - и крест у алтаря над могилой настоятеля, душу свою за него положившего, всякий раз думаешь, что Батюшка как истинный пастырь первым прошел этот путь, "подвигом добрым подвизался, течение совершил, веру сохранил; а теперь готовится ему венец правды, который даст ему Господь, праведный Судия, в день оный" (2 Тим. 4,7-8).