Раб Божий Димитрий

  Пришлось мне как-то раз поехать на Митинский радиорынок - для учебы понадобилась книжка по программированию на "Паскале". По дороге же, в автобусе, увидел красивую церковь. Зашел в нее и понял, что этот храм - мой.

Самое яркое впечатление от первых посещений храма оставил настоятель - отец Феодор. Нельзя сказать, что он был единственным хорошим священником - нет, но каким-то особенно строгим. В первые дни это качество больше всего бросалось в глаза, держало на расстоянии и нескоро дистанция между нами сократилась. Внимательный, ревностный, проницательный, он казался мне тогда чересчур резким.

Год 1996-й. Закатный свет струился в окна храма, еще не исцеленного от мерзости запустения, и словно прикрывал ее своим теплым оранжевым покровом. Благоухающий фимиам окутывал амвон и алтарь, как бы воспроизводя первый "день" творения, помогая уйти в иной мир - мир Духа. Но мой дух этому сопротивлялся. Было очень непросто отключиться от мысленных блужданий по иконам, голосам и лицам, воспоминаниям и мечтаниям, уйти в молитву. Молитва не шла, не лилась - она влачилась по земле и лишь изредка вырывалась ввысь. Отец Феодор, я понял это сразу, за этим ревностно следил. Он этим жил и учил нас тому же. Его молитва властно парила и нас звала за собой.

Он не мог терпеть, когда хор фальшивил, голосил, не наполняя слова верой и благоговением. Вот, где в полный рост вставала его строгость. Помню, был такой случай, хор "съехал", зафальшивил; отец Феодор стоял перед Царскими вратами и читал вслух молитву. Остановившись, по львиному медленно, через правое плечо (а хор был слева от него) он стал поворачивать голову, как бы желая посмотреть на певчих. Тут я почувствовал, что над клиросом словно разразился бесшумный взрыв. Хор допел и замолк в состоянии легкого шока. Чрез мгновение они пели так, словно весь хор в полном составе заменили: четкими, мелодичными, хорошо поставленными голосами.

Через год-полтора случай повторился. Раннюю литургию в Никольском приделе служил другой священник, отца Федора не было. Хор фальцетом изливал не лучшее, на что обычно был способен, и вдруг "взлетел". Я стоял с закрытыми глазами, но этот "музыкальный скачок" заставил меня вернуться к действительности. Открываю глаза и тут же понимаю причину происходящего: вижу, как в алтарь входит батюшка.

Строгий взгляд на хор был не единственным способом его воспитания. Довелось мне быть свидетелем такого эпизода:, батюшка в подряснике, без креста, встал на клирос рядом с певчими и большую часть службы пел. А как он пел за всенощной! Он выходил на амвон слева от Царских врат и, дирижируя всем приходом, пел: "Сподоби, Господи, в вечер сей без греха сохранитися нам...." С такой силой взывал к нам его голос, что мы просто не могли не петь за ним, мы обязаны были петь, преодолевая робость, неумение, дремоту помыслов.

Хорошо помню, как отец Феодор выходил из алтаря на великом или малом входе - величественно, плавно, по-царски. И так же торжественно, громко, четко возглашал: "...благоукрасителей, жертвователей, попечителей святаго храма сего... вас, и всех православных христиан...".

Надо сказать, он никогда не требовал себе поклонения или подобострастности, скорей наоборот. Он мгновенно, резко отсекал малейшее проявление того и другого, но вел себя с превеликим достоинством. Был он также строг и даже педантичен по отношению ко всему, что касалось исполнения церковных постановлений. Задолго до Юбилейного Архиерейского Собора кто-то попросил его освятить икону царя-мученика Николая II. Он отказал: "Еще не прославлен". Но в его отказе не было торжества власти, в нем не было и непочитания царственных мучеников, скорей это был урок церковной дисциплины. Отец Федор сам был послушным чадом матери-Церкви и от нас ждал того же.

Случайно я оказался невольным свидетелем телефонных переговоров отца Феодора. Тогда я понял, сколько блага он сделал на своем месте, сколько судеб устроил! У него была особая манера разговаривать: точные немногословные фразы он произносил быстро и четко, не запинаясь. Я сидел в библиотеке, прямо за стеной его кабинета и, не имея возможности уйти, слышал, как он договаривался об устройстве верующего призывника в какую-то часть, где есть церковь. Меня поразило, как просто, с какой любовью и умным тактом он обращался с разными людьми: и с военачальником, кажется в генеральском звании, и с молодым парнишкой-призывником.

О. Феодор имел удивительный дар рассуждения. Очереди за советом из 10-15 человек собирались к нему постоянно. Надменные отходили усмиренными, скорбящие - утешенными, сомневающиеся - вразумленными; многие зажигались какой-то тихой радостью. Уже одно то, как он беседовал с прихожанами, было необыкновенно. Очень многих он знал по именам, и это в нашем большом приходе, в котором в Великий Четверток причащалось 900 человек!

Можно было услышать такое (имена и содержание бесед изменены, но характер передан точно):

- Здравствуй, Наташа! Ну, как ты?

- Слава Богу!

- Как мама? Здорова?

- Здорова! - радостно отвечала она.

- Как дети? Учатся?

- Учатся, учатся!

- Как садик?

- Посадили!

- А козочки?

- Бегают!

После некоторых слов:

- Господь благословит!

Или такое: подходит мама с двумя малышами лет пяти и семи.

- Здравствуйте! - узнавая, говорит о. Феодор. И после каких-то слов: - А это ваши дети?

- Да, батюшка, - отвечает мама и называет их имена, - благословите.

О. Феодор кладет руку на голову младшему живчику (ни один из них не стоит долго на месте) и серьезно, повернув голову в направление одного из них, спрашивает:

- Ты читать умеешь?

-Да.

- А маму слушаешься?

- Да, - но глаза хитро блестят.

- А с братом дерешься? - он говорит это так мягко, шутя, что без улыбки смотреть невозможно. Мама сияет.

- А кто кого больше бутузит, ты его или он тебя? - при этом лицо у батюшки нарочито серьезное: один глаз прищурен, над вторым бровь взметнулась чуть не до середины лба. Я едва не рассмеялся...

- Господь благословит.

Или такое. Догадываясь о предстоящем серьезном разговоре, здоровается и спрашивает прихожанку:

- У тебя свой вопрос?

- Нет, батюшка, я с подругой, - она трогает за руку стоящую рядом маму с сыном. Видно, как той неловко что-то спрашивать у о. Феодора.

- А что такое? - переводит он глаза на маму.

- Ей надо делать операцию по пересадке искусственной почки...

- Так в чем дело?

Тут мама стала объяснять, что этот орган не Богом дарованный, а искусственный. Можно ли на это идти? Не лучше ли положиться на волю Божию?.. Ни секунды не медля, о. Феодор кладет руку на голову ее ребенка и спрашивает его:

- Тебя как зовут? Имя.

- А сколько тебе лет?

- Тринадцать. Смотрит на маму.

- Вот кто у вас. Видите? - намекая на сына, говорит он. - Ложитесь. Вам еще минимум шесть лет нужно быть здоровой. Так?

Эти слова, доброжелательность и уверенность священника вселили и в ее сердце уверенность, мир и покой. Подружка ликовала.

- Господь благословит, - и батюшка, высокий, величавый, осеняет их крестным знамением.

На святую мученицу Татиану предстоял мне в университете экзамен. Накануне я пошел на службу, после которой хотел заручиться благословением. К отцу Федору выстроилась длиннющая очередь, но я решил дождаться батюшку во что бы то ни стало. Чтобы скоротать время взял с лавки книгу и стал читать. Уже стемнело. Батюшка все еще не освободился. Я прочитал "Житие святой мученицы Татианы", с головой углубился в страдания новомучеников и исповедников российских... Наконец, примерно через час батюшка приближается ко мне и, чуть улыбаясь, спрашивает:

- Молодой человек, Вы всю ночь читать будете?

- Нет, батюшка, я Вас жду. У меня завтра экзамен. Благословите, - и подхожу к нему.

- А по какому предмету?

- По математике.

Между собой мы называли ее "вышкой" - высшую-то математику.

- Господь благословит, - батюшка, чуть улыбаясь, широко крестит меня, а в голосе его я чувствую (только не думайте, что я преувеличиваю) любовь, живое участие и мольбу обо мне к Богу.

Этот экзамен был одним из самых легких в моей жизни.

Спрашивал я батюшку и о сильно волновавших меня вопросах: давать ли всем милостыню? "Давай тому, кому подсказывает сердце. Сейчас много обманщиков". Меня интересовало, можно ли до второго Спаса есть древесные плоды: сливы, черешню, абрикосы и т.п., кроме яблок и груш, конечно? "Перекрестите и вкушайте". Пытался взять благословение на более строгий пост. О. Феодор, уже благословляя, отвечал: "Как святая Церковь заповедала соблюдать пост, так я тебя и благословляю. Не больше и не меньше". Я целую его руку, полный невесть откуда взявшегося согласия и мирной радости. Точно не батюшка мне это велел, а сам Господь. Только я оторвал губы от его руки, он, проверяя мою реакцию, мягко спросил: "Понял?" Увидев, как, наверное, блестели мои глаза в ответ, он с удовлетворением перевел взгляд на стоящую за мной прихожанку.

В строгости, вдумчивости батюшки была благожелательность и доброта. То, как он беседовал с людьми после службы (чаще всего это было после вечерней), с теми, кого знал или кто особенно нуждался в обстоятельном совете, магически действовало на новопришедших: они стояли как завороженные и смотрели на батюшку. Улыбка, умная, обращенная к сердцу каждого речь, теплота, неподдельная искренность, любовь к детям - все располагало к батюшке.

Однажды, когда к нему подходила мама с очаровательным младенцем на руках, он весь засветился от избытка чувств и, словно целуя дитя на расстоянии, зачмокал губами. Это было так ново, так неожиданно и, не побоюсь этого слова, так прекрасно, что у одних вызвало изумление, у других радость, и почти у всех - желание стать лучше.

Он следил за происходящим в мире: с дрожью в голосе говорил о показе богохульного фильма Скорцезе по НТВ, призывая нас (по возможности) принять участие в акции протеста; в первое же воскресенье после начала агрессии НАТО против Югославии возглавил молебен о даровании победы нашим православным братьям над безбожным сборищем богатых хищников...

Кому он на основании канонов отказывал в причастии, добиваться его было бесполезно и даже страшновато. Чем объяснить следующее - не знаю.

Причастие в Никольском приделе. Отец Феодор не служил и не исповедывал, он проходил мимо, а потом просто стал немного поодаль от причащавшего священника и наблюдал за подходившими к чаше. Вдруг непонятно почему обратился к кому-то:

- Вы исповедывались?

Ответа "да" не последовало.

- Нет? - спрашивает о. Феодор. - Тогда почему вы здесь стоите? Уходите отсюда, уходите.

Человек без особого смущения выходит из очереди и растворяется в толпе. Батюшка голос даже не повышал.

Проповеди у батюшки имели ясную, не витиеватую, продуманную логическую структуру. Он произносил их неспешным голосом, и помнились они долго. Трижды, и не только с о. Феодором, здесь он не исключение, но с ним минимум три раза получалось так, что сказанное слово разрешало мой вопрос и насущную нужду в наставлении.

Меня долго и настойчиво приглашали на свое собрание члены секты "Московской церкви Христа". Я решил взять благословение на это у батюшки. В этот день за литургией он произнес проповедь, в которой рассказал несколько историй из "Пролога" о верности Церкви, о том, как Ангел спрашивал одного монаха, посещавшего инославные храмы: "Какой ты веры? Что мне сказать Богу?", как старец научил того ответить Ангелу: "Я - православный христианин", а хождение по чужим храмам велел оставить. Помню прекрасную проповедь в праздник Богоявления о Предтече Господнем и о том, как мы заботой, добром, кротким вразумлением должны приводить ближних ко Христу, что для этого необходимы любовь, терпение и надежда. Помню ясное объяснение скорбного псалма "На реках вавилонских..." Перед началом Великого поста, объяснение 14-й главы из Послания к Римлянам ап. Павла. Помню проповедь в конце августа перед молебном на начало учебного года; храм был набит до отказа, и немалая часть народа состояла из "захожан". Отец Федор говорил о значении помощи Божией всем - и учащим, и учащимся, о важности для каждого, особенно для них, церковных таинств. Он пожелал собравшимся детишкам, чтобы они не узнали на собственном опыте "это страшное слово - поздно. Поздно получать знания, слушаться родителей, учителей и сохранять добрые отношения с ними, потому что пришла пора вступать в большую жизнь, и не дай Бог вступить в нее неготовому". Помню проповедь о том, что надо молиться за ближнего до самого конца, даже когда он, по наущению дьявола, желающего прекратить твой невидимый малый подвиг, возненавидит тебя, что непрестанная сердечная молитва со дна бездны поднимет душу; о том, что внимание, человеческое сочувствие и почтение даже нищему дороже денег.

Его поздравления кого-либо с днем Ангела были просты, торжественны, наполнены мудрости, он говорил их без волнения и заминок, торжественно, но не витиевато.

В последние месяца четыре своей жизни о. Феодор особенно стремительно вырос, стал другим, не преувеличу, если скажу: небесным человеком. Все мирское в нем - в манерах, жестах, словах - окончательно ушло. Особенно это стало заметно после паломничества на Святую Землю. Надо было видеть, к а к он улыбался, каким смирением и благородством были пронизаны его жесты и слова. Милый батюшка Феодор, моли Бога о нас!

Содержание