С Федюшей в больнице

  Ранней весной, едва высохла поляна перед домом, вечером на Пасхальной неделе приехала няня Феди - Н.И. Она подарила своему любимцу лошадку с колясочкой. Восторгу не было конца! Федюше шел еще третий год, но он быстро научился крутить педали ножками. Колеса крутились, и малыш разъезжал по коридору. А утром всех потянуло на улицу - объезжать лошадку.

Солнце сияло, но дул холодный ветер, и земля еще не оттаяла. Я не хотела выпускать Федю, ведь он только что, на Страстной неделе, перенес ангину... Но мать не послушались, одели малыша и пустились за ним на улицу. Всем было весело, никто в тот день не учился, т.к. это было накануне 1-го мая.

На другой день я сквозь сон услышала, что сынок мой маленький в своей кроватке как-то странно, тяжело дышит. Едва светало. Я дотронулась до лобика спящего ребенка, он был горячим, поставила градусник - 39,4.

Я разбудила старшего сынка (десятилетнего Колю), послала его за медсестрой, которая жила рядом. Она, не заходя к нам, вызвала неотложку. Рассвело. Федюша проснулся, но не поднимал головы, глазки его смотрели грустно. "Сыночек, врач приехал. Он тебя посмотрит, ты заболел", - тихо сказала я. Федя не издавал ни звука, но покорно дал себя осмотреть.

- Его надо немедленно госпитализировать, у него отек горла и даже шейки, он может задохнуться, - сказал врач. - Собирайте его, едемте с ним в больницу.

- Федюша, нас отвезут сейчас на машине в больницу. Там тебя полечат и здоровым вернут домой, - говорила я, укутывая ребенка.

- Только с тобой, - тихо прошептал он.

- Будь спокоен, я тебя не оставлю, - ответила я.

Ни с кем не прощаясь, мы быстро уехали, сказав только отцу и детям: "Навещайте нас".

Во Фрязинской больнице нас провели в отдельную палату, как с тяжело больным. Здание уже не отапливалось, палата была холодная, пустая. Но я пододвинула кроватку ребенка вплотную к своей, прижала сыночка к себе, укутала с головой, чтобы греть его.

Сделали укол и Федюша уснул.

Каждый час к нам подходила сестра, часто делали уколы, но Федюша не плакал, только ежился и вопросительно смотрел на меня. Я покрывала его ручки бесчисленными поцелуями, приговаривала:

- Немножко потерпи, сыночек, здесь так лечат, тебе станет от этого полегче.

Он прижимался ко мне и шептал:

- Только ты не уходи.

Так с непрестанной молитвой, призывая Господа, Богоматерь и святых, мы провели с Федюшей этот солнечный, весенний день. Через закрытое окно до нас доносилось чириканье воробьев и городской шум. Нас никто не тревожил, да и мне было ни до кого.

Стало темнеть. Я убедилась, что жар у ребенка спадает, и мы вместе уснули.

Утром сынок уже улыбался и ласкал меня нежными ручонками.

- Ты со мной, мне с мамочкой хорошо, - приговаривал он. Мы покушали и пошли осматривать больницу. Я не спускала его с рук, а он с любопытством заглядывал в палаты, где лежали дети. А за окном мы вскоре увидели Федюшиных братьев и отца. Они махали нам чуть распустившимися ветками берез и букетиками цветов. Нам передали эти цветочки, и Федя играл ими, радуясь на свежую зелень больше, чем на все другие гостинцы.

Через два дня нас привезли домой. Была уже настоящая пасхальная радость, ведь Господь услышал молитвы и соединил нас всех снова...

И стала я беречь Федюшу пуще прежнего: просила застегивать ворот шубы, не брать снег голыми руками и т.п.

Младший сынок мой пошел в школу и стал таким же шустрым, как его товарищи. В зимнюю оттепель я заметила, что Федя стал возвращаться из школы позднее, приходил красный, мокрый, возбужденный. Однажды, идя из магазина, я задержалась у школьного забора, дожидаясь конца уроков. Прозвучал звонок, распахнулась дверь, и Федюша вылетел одним из первых. Влезши на высокую гору снега против дверей, дети скинули ранцы и начали лепить снежки. Как только гурьба школьников показывалась в дверях, в них летела стая снежков. От неожиданности кто-то кричал, кто-то бросался в бегство, а кто посмелее, те отвечали ответным "огнем" или карабкались на гору к озорникам.

Тут начиналась возня, дети скатывались вниз, барахтались в снегу, сопровождая игру визгом и смехом.

Рядом со мной стояла наша старушечка Наталья Ивановна.

- Ах, ах, - причитала она, - наш-то Федюша что творит! Да он удалее всех! Никому прохода не дает: вон девчонки от него еле ноги уносят. Опять на гору полез! Да он убьется, сцепился с мальчишкой, вниз оба летят! Ах, ах, Федя, Федя!

- Полно, Наталия Ивановна, он нас не слышит, тут шумно. Придет домой, и поговорим с ним, пусть нагуляется, - успокаивала я взволнованную няню.

- Вот не ждала я этого от Федюши, - вздыхала она.

- Такой тихий, ласковый, а тут вдруг - забияка! Ну...

Через полчаса Федя пришел мокрый, но сияющий, веселый, как всегда. Переоделся, сел обедать, и тут я ему сказала:

- А мы с Натальей Ивановной видели, как ты воевал, выбежав из школы. Здорово наигрался?

- Да, здорово, снег липкий!

- Сынок, другой раз ты уж добеги до дому, ведь тут близко, переоденься и гуляй, я же тебя не задержу. Мы все были Детьми, все любили играть в снежки. Только книги не должны валяться в снегу, да девочек трогать не надо.

Федюша вскочил, поцеловал меня и сказал:

- Ладно, буду вовремя приходить. - Глаза его смеялись, но на няньку он смотрел виновато, обнял старушку. - Переживали за меня, да?

- Не думала, что ты такой лихой, - качала головой нянька.

Когда Феде исполнилось 10 лет, я уже не могла уследить, как он оделся, взял ли шарф, завязал ли шапку... Он зачастую уходил в школу, даже не разбудив меня, т.к. я в те годы тяжело болела. Я сказала сыну:

- Если ты будешь болеть ангинами, то придется тебе удалить гланды, как твоим старшим братьям. Коле и Симе в твоем возрасте делали эту операцию.

Мы боялись повторения ревмокардита, болезни, от которой Коля в семилетнем возрасте пролежал без движения 4 месяца. Ангина часто дает такие осложнения.

Федя весело ответил:

- Ну, что ж, удалите гланды и мне, чтобы я мог закаляться. Ведь это укрепит мое здоровье. Тут вступилась Наталья Ивановна:

- Уж поручите это дело мне! Я сумею "свово" Феденьку поместить так, что оперировать его будет никто иной, как известный профессор, опытный хирург, заведующий детской больницей.

- Ну, постарайтесь, Бог благословит, - согласился отец Владимир.

В новогодние каникулы Федюша весело попрощался со всеми и бодро отправился в больницу. "Что за бесстрашный мальчик, - удивлялись, глядя на Федю, домашние его товарища Гриши, - ни слез, ни капризов, как в дом отдыха едет!" Но нас поведение Феди не удивляло, старшие дети тоже никогда не унывали.

А в больнице Федя зарисовывал в тетрадь все, что видел нового: инструменты врачей, аппараты и т.п. Федя все подписывал, обо всем с интересом расспрашивал врачей и сестер. Когда (после окончания 10 класса, перед Армией) Федя одну зиму работал лаборантом в больнице, то профессор говорил мне: "Ну и врач из него может выйти! Как он внимательно и тщательно исполняет все поручения, как спокойно, сосредоточенно и не брезгливо. Ох, и хорошим бы хирургом он стал!" И стал Федюша врачом, только не тел, а душ человеческих.

Когда Федя лежал в больнице, то я навещала его каждый день, душа рвалась к нему. Были Рождественские дни; в отдаленную детскую больницу я приходила то утром, то днем, то к вечеру.

Большой зал, где за столиками сидели врачи, отделялся от помещения детей стеклянной перегородкой. Все маленькие комнатки детей тоже имели стеклянные стены и хорошо просматривались издали. Я ни одного раза не встретилась ни с сестрами, ни с врачами, не просила пропуск к сыну. Стоя у двери, я искала глазами среди детей Федю, который то сидел на койке, то стоял у столика с другими детьми, то задумчиво смотрел в окно, отвернувшись от всех. И вдруг, почувствовав мой взгляд, сынок начинал озираться и радостно шел ко мне.

- Я знал, что ты придешь, - шептал он.

- Я ведь тебя не звала, почему же ты так неожиданно покинул товарищей? Ты скучаешь о нас?

- Я скоро вернусь домой, у меня все хорошо... Здесь я узнал много интересного, все зарисовал. - Несколько минут радостного свидания, и опять разлука. Так всю жизнь...

Когда мы переехали в Москву, Федя уже не стал посещать музыкальную школу, я не в силах была его провожать, а одного его в девять лет по городскому транспорту отпускать было опасно. Видя, что Федя забывает фортепиано, друг нашей семьи, о. Николай Эшлиман предложил Феде приезжать к нему на частные уроки. Сынок согласился. Священник заметил, что светская музыка его не прельщает, и вот стали они учить канон Андрея Критского. В это время к нам на квартиру поставили фисгармонию из кабинета покойного великого старца, ныне прославленного в сонме святых новомучеников - о. Алексея Мечева. Торжественные, строгие мотивы Великого поста зазвучали у нас дома. Феде очень понравилось качать педали и под музыку прославлять Господа.

"Помощник и Покровитель бысть мне во спасение", - распевал мальчик. Рядом с ним любил петь канон и его папа, обожавший церковную музыку.

А для праздников Федя играл мне радостные песни, которые окрыляли и вселяли надежду на Господа. Вот уже 30 лет прошло, а в сердце моем все звучит ясный, детский голосок Федюши... Вижу его веселое личико, его любящие глазки, слышу слова:

- Повеселю тебя, мамочка, - и раздается радостное пение.

Часто ему хотелось делать для нас что-то приятное.

Раз вечером мы с отцом сидели наверху, в его кабинете, обдумывали, что бы приготовить на ужин. Захотелось блинов. Прошло с полчаса, мы все еще продолжали мирно беседовать. Вдруг входит пятилетний Федюшка, несет нам на тарелочке стопочку чудесных блинчиков. Мы вытаращили глаза, ведь дома никого из старших не было:

- Где ты взял блины?

- Сам испек. Я видел, как мама месит и жарит, вот и испек.

Однажды мы ели сладкие мясные котлеты, и все с недоумением переглядывались.

- Это я фарш подсахарил, чтобы вкуснее было, - сказал Федюша.

Я чувствовала его безграничную любовь, когда он бывал со мною в храме. Я стояла на клиросе, вокруг меня пел левый хор. Держать ребенка на руках было тяжело, я опиралась рукой на широкий обитый бархатом валик деревянной загородочки. Сидя на этих перилах, Федя засыпал, прижавшись ко мне. А на стене над Федей красовался выписанный во весь рост его Ангел - святой великомученик Феодор Стратилат. Федюша в возрасте двух-трех лет мог спать на службе под пение хора, просыпался, целуя меня, улыбающийся, довольный.

С папочкой своим он очень дружил, использовал отца как учителя литургики. Бывало, приедет отец усталый, ляжет на диван, а Федя говорит:

- Ты, папочка, отдыхай, только мне подсказывай, когда я ошибаюсь или не знаю, что говорить. - И Федюша благоговейно облачался в свои священные одежды, доставшиеся ему от старших братьев. Федя произносил ектений, делал возгласы, часто спрашивал у отца:

- А дальше что?

- Дальше идет пение. - И отец тихо пел молитвы, Федя слушал и старался все запоминать. В пять лет он уже пел Литургию верных. Один старенький, заслуженный священник рассказал мне следующее:

- Я шел к жертвеннику во время пения Херувимской. Федя смотрел на меня в упор, стуча пальцем по своей курчавой головке:

- Митру снять забыли, - шептал мне мальчик. До чего же он наблюдательный, нас поправляет!

Дома Федя "служил" с большим благоговением, будучи уверен, что его, кроме мамы, никто не слышит. Иногда Федя пел очень громко, подражая отцу Василию Холявко. Тут зашел к нам отец Алексей, поразился пению ребенка. В другой раз отец Алексей зашел к нам по делу, говорил со мной о проводке электричества, так как это была раньше его специальность. Увидев Федюшку, отец Алексей сказал с улыбкой:

- Пойди, Федя, послужи. - Малыш посмотрел на священника внимательно. Видя его несерьезное отношение, Федя ответил:

- Не моя неделя...

В школе Федя попал к той же учительнице, которая вела прежде класс Симы, а потом Любы. Теперь Людмиле Васильевне уже около восьмидесяти лет, она посешает храм. Но когда она работала педагогом, никто не подозревал, что в душе своей Людмила Васильевна была верующая. Ей поручили сидеть на моих уроках, когда я вела кружок рисования и лепки. Дирекция велела Людмиле Васильевне не отлучаться ни на минуту, чтобы я не вздумала сказать детям слова о Боге, о религии. Да я и не собиралась в те годы проповедовать. Я хотела только показать ребятам, что среди верующих людей есть и здравомыслящие, нормальные, культурные люди, которые любят детей и могли бы им преподавать, если б власти разрешали. Ведь в те годы детям внушали, что в Бога верят только "дураки и старики", так как наукой доказано... и так далее. А что муж мой священник, что дети мои ходят со мной в храм - это все ребята знали. Однако мы пользовались у них уважением и даже любовью.

Когда Феде было шесть лет, у него вдруг сделалось воспаление слезного мешка в глазу. Бежала непрестанно слеза, кругом глаза все посинело, как от удара. Врачи предсказывали операцию, хотели положить Федю в больницу. Но мы решили обратиться за помощью к отцу Иоанну Кронштадтскому, повесть о жизни и чудесах которого мы тогда прочитали. У нас был ему акафист, я усердно и настойчиво просила помощи у новоявленного святого. А Коля и Сима взялись два раза в день возить Федюшку на уколы пенициллина в надежде на исцеление. К всеобщей радости и к славе святого отца Иоанна болезнь Феди быстро отступила.

Старшие дети выросли и переехали в Москву к дедушке с бабушкой. Со мною в Гребнево оставался Федюша, который не пропускал служб отца Василия Холявко, пока не ходил в школу. Убежит Федя, бывало, утром, вернется только к обеду.

- Ты где, сынок, пропадал?

- Батюшке помогал. У него целый мешок поминаний, где же ему все прочесть? Я ему читать помогал.

- Да ведь ты читать не умеешь, букв даже не знаешь!

- А разве надо буквы знать, чтобы Богу молиться? Я перебираю записочки, вожу по строчкам пальцем, губами шевелю, крещусь, кланяюсь. Все делаю, как батюшка. Они мною довольны, говорят мне: "Читай, Федя, читай, твои молитвы скорее всех наших до Бога дойдут".

Федюша причащался часто. Отец Василий его спрашивал:

- Ты сегодня кушал? А Федя в ответ:

- Забыл. Кажется, что только молоко пил...

Отец Василий часто ездил в Ригу на исповедь к своему духовнику Владыке Леониду. Отец Василий спросил Владыку, как ему быть с Федей, которому уже пятый год. "Причащай", - был ответ.

Я слышала, что старушки удивлялись: "Этот малыш поет наизусть всю обедню!". Да, Федя с пяти лет уже знал весь ход утреннего богослужения, и нам это было привычно.

В конце 60-х годов, после переезда в Москву, когда Феде можно было доверить самостоятельные путешествия, он разложил с отцом на столе карту Москвы, отметил крестиками открытые в те годы храмы: их было совсем немного, около сорока. Отец Владимир объяснил сыну, на каком транспорте и куда удобнее доехать. Феде хотелось все посмотреть. Он объехал многие храмы, но лучше собора в Елохове не нашел и, как и старшие его братья, стал ездить туда.

Ко мне сынок был очень внимателен, всегда помогал, чем мог. По утрам он сам просыпался, сам завтракал, сам уходил в школу, стараясь не тревожить меня. Правда, старшие тоже так поступали, беря пример с отца, но те были уже почти взрослые. А Федюша с девяти лет стал самостоятельным. Удивительно, как Федя чувствовал мое состояние. Мои мысли передавались ему.

Однажды под большой праздник я ему сказала, что болею и не пойду в храм. Он уехал один. Но прошло около часа, мне стало полегче, и я тоже поехала в собор. Я не пошла вперед, так как храм был полон, а встала в приделе, сзади. До конца службы оставалось еще около часа, когда я почувствовала, что силы меня оставляют. "А до дому далеко ехать городским транспортом - так тяжело мне одной... Вот бы за Федюшу держаться, так бы легче было идти в темноте", - думала я, поглядывая издалека на черненькую головку сынка, которая виднелась в храме, далеко впереди. Смотрю, мой Федя начинает тревожно оглядываться, всматриваться в толпу. Я гляжу на него, но он меня не видит. Однако Федя поворачивается и идет ко мне, будто ища меня глазами. Он скоро подошел ко мне:

- Мама, ты тут? А я почувствовал твой взгляд, стал искать тебя.

Так Господь, вездесущий и любящий нас, дает рабам Своим чувствовать нужду близкого человека. А сын наш Федор служил в десантных войсках, много раз прыгал с парашютом. Он часто писал нам письма, потому что мы долгое время с ним не виделись, и он скучал по дому. Часто поздно вечером мне не спалось, и я, лежа в постели, начинала писать Феде письмо. Я чувствовала его близко, рядом. Получая ответные письма, я замечала, что и Федюша в те же вечерние часы того же дня писал нам. Сбывалась пословица: "Сердце сердцу весть подает".

В конце 70-х годов все внимание мое и батюшкино было отдано семье отца Николая, в которой уже появилось трое детей. Эти внучата завладели всецело моим вниманием и моим сердцем. А другие дети наши на время как-то удалились из глаз, хотя сердце болело о них еще больше, чем если б я их видела. Спокойны мы были лишь за Серафима, который уже стал отцом Сергием и находился при Патриархе Пимене. А Федюша служил в Армии, часто писал нам письма, прося поминать его в молитвах, особенно в дни его прыжков с парашютом. Но я и без писем всегда чувствовала его переживания. Ничего о нем не знаю, а сердце болит. И вручаю далекого сына предстательству Царицы Небесной, угодникам Божиим: "Вы видите моего Федюшу, дорогие наши, милые святые - святитель Николай, отец Серафим, отец Иоанн Кронштадтский. Вместе с Богородицею излейте о моем Феденьке свои молитвы пред Господом. Спаситель вас всегда слышит, защитит и сыночка нашего по вашей молитве". И только впоследствии, когда наш десантник приезжал домой на побывку, мы узнавали из его рассказов, какие неприятности и передряги бывали у него в бытность его в литовских казармах.

Дисциплина и исполнительность наших сыновей-солдат всегда нравилась начальству. Мы, родители, получали из Армии благодарственные письма за детей. Но то, что они были единственными некомсомольцами, настораживало офицеров. Федюшу не раз вызывали на беседу с начальником, которая продолжалась иногда до поздней ночи.

- Сначала стоишь напряженно, даешь короткие ответы на строгие вопросы начальника, - рассказывал сынок, - потом он предлагает тебе сесть, потом идет беседа все более и более непринужденная, откровенная. А часа через два-три мы расстаемся друзьями. Офицер обещает хранить тайну моей веры. Я, в свою очередь, храню тайну его доверия и расположения ко мне.

Так благополучно оканчивались эти ночные беседы. Я знала, что Господь всегда защитит наше дитя. Или Царица Небесная не услышит молитву матери? Ведь Она тоже была Мать, тоже переживала за Сына. Так вручайте же, матери православные, нашей Заступнице своих детей, Она их сохранит и устроит!

Федюшка же наш, пройдя беседы с чинами, стал пользоваться их доверием. Его взяли работать в штаб, поручали ему секретные документы, скрывали, что он сын священника. Даже под праздник Рождества Федю командировали в Москву, дав ему возможность провести с родителями радостные дни на Святках. Слава Богу, Федя вернулся домой до начала войны в Афганистане. Разве в этом не видна рука Божия?

Патриарх Пимен знал Федю с тех лет, когда он еще в форме десантника приходил в алтарь собора повидать своих братьев - иподьяконов Патриарха. Лишь только Федя вернулся, Святейший зачислил его в штат своих иподьяконов. А с сентября Федя начал учиться в семинарии. Летом, когда Федя еще не был женат, у нас в Гребневе был наплыв девушек. Они гостили у нас под видом подруг Любы, а сами мечтали... Но пока сынок не окончил семинарию, он не засматривался на красавиц.

Я продолжала сохранять его своей материнской молитвой. Я усердно просила Господа устроить брак сына так, чтобы "святилось Имя Господне" в его союзе с будущей женой.

...Скоро 40 дней, как взял к Себе Господь нашего отца Федора. Когда слезы невольно давят, то мне кажется, что сынок поет мне снова, но теперь уже громко и властно слова Вседержителя, исполнившего над Федей Свою волю:

Видите, видите - яко Аз есмь Бог!

Манну одождивый и воду из камени источивый

Древле в пустыне людям моим:

Десницею единою и крепостию Моею.

Содержание