Архив:
…До сих пор теплеет на сердце, как вспоминаю ту нашу давнюю встречу с Иваном Даниловичем Самойловым. Как-то возвращались с Верхотурья, с богомолья, но не по прямой как стрела трассе Екатеринбург – Серов, а просёлками, по глухим уральским деревням. Едем-едем, остановимся, места демидовские, заповедные. Походить по приветливым деревенским улочкам – удовольствие просто непередаваемое.
А уж как до Нижней Синячихи доехали, тут и вовсе чуть не на день задержались. В здешнем музее деревянного зодчества собраны избы XVII–XIX веков. Кряжистые, могучие, тяжёлые, прочные, тёмные от времени, дождя и солнца. От их своеобразной прелести и красоты щемит сердце, теплеет на душе. Своё, родное… Поражают размеры, пропорции, добротность материала. Собрал и сохранил всю эту красоту для потомков местный житель, уральский землеустроитель Иван Данилович Самойлов, избранный за столь великое дело почётным академиком ЮНЕСКО. В местах этих я уже бывала, а вот с самим Иваном Даниловичем встречаться не доводилось.
Спутники мои разбрелись любоваться старинными избами, стою одна. Вдруг вижу – мужички что-то сгрудились вокруг кучи брёвен, кумекают. Подхожу, поздоровалась, никто и «ухом не ведёт», и «взгляда не подарит», у них дело «сурьёзное». Только один благообразный старичок с серебряным пушочком на голове от дела оторвался. «Ох ты, чисто Николай Угодник!» – мигом в голове пронеслось, от удивления я ему даже руку протянула, «поручкались», как у нас в Сибири говорят.
– Откуда к нам в гости?
– Из Тюмени. Были в Верхотурье, на Симеоновом дне (25 сентября – день памяти праведного Симеона Верхотурского. – Примеч. автора), да вот решили заехать к вам, уж больно хвалят ваш музей деревянного зодчества.
– Ну и как, не зря хвалят люди?– хитренько прищурились ясны глазоньки.
– Ой не зря, не зря. Вот и хотелось бы встретиться с тем, кто труды такие понёс, собрал всю эту красоту, уберёг.
– Дак я...
– Да неужели же я с самим Иваном Даниловичем Самойловым беседую?
Кармакские «красильщики»
Слово за слово, разговорились. Узнав, что родом я тугулымская, почётный академик ЮНЕСКО вдруг потемнел лицом, стал рассказывать о своих мытарствах: «Сколько я в 70-е годы ходил по разным кабинетам тугулымской власти, доказывал, как это важно сохранить народную роспись, которая сложилась в деревнях по реке Кармак! Ведь это же память-то какая бы была о жизни сибирского крестьянина, о его понимании прекрасного. Нет, как от назойливой мухи от меня отмахивались. Так что единственная в мире уникальная коллекция народной росписи Среднего Урала и Сибири теперь только у нас, в Нижней Синячихе. А могла бы быть и в Тюмени, если бы вы организовали свой музей деревянного зодчества. На всю Сибирь тюменская деревянная резьба славилась».
В деревнях Мальцевой, Кокшаровой, Гилевой, Скородум, Рябовой, Сажиной, Верховиной, Зырянке, Успенке жили выходцы с Поморья. А кто бывал на Русском Севере, тот согласится, что он как будто дышит красотой. Летом призрачный, таинственный свет белых ночей окутывает всю землю. Вот и сложился в деревнях по Кармаку в начале XIX века удивительный промысел: стали люди расписывать свои дома, как на далёкой родине, кудеснике Севере. К тому же рядышком была Тюмень, которая славилась производством мебели, ярко раскрашенных кошевок, саней, дуг, сундуков, деревянной посуды. Раз есть спрос, найдутся и мастера.
«Добирались наши сибирские умельцы на восток до самого Алтая и в Бийске в домах раскрашивали полати с голбчиками, и в Барнауле. На юге доходили до степей, "до самой до Орды". На север – до Верхотурья, Тавды, Тобольска, на западе – до Челябы, Екатеринбурга и Нижней Салды. Ездили "красильщики" по деревням на лошадях, в свободное от полевых работ время, "для увеличения доходов семьи". Трогались в путь после Масленицы, а месяца через полтора-два – к посевной – возвращались. Летом, известное дело, передохнуть некогда – покос. После уборки хлебов, осенью, снова в путь-дорожку.
У каждого был свой "путик", определённый маршрут по одним и тем же деревням. Жилось в Сибири в то время небогато, но в добрых достатках, поэтому усадьбы в деревнях были одна другой краше. Знатные "красильщики" расписывали хоромины вдоль Сибирского тракта, а те, кто владел кистью похуже, нарасхват были в отдалённых деревнях. Люди там хоть и попроще, беднота непокрытая, но и они свои домишки стремились изукрасить, дескать, и я не в поле обсевок. Те же ковшики, набирушки, прялки, зыбки, рукомойники роспись до того преображала, что "хоть кому на ладони поднести"», – рассказывал тогда мне Иван Данилович.
Праздность – мать пороков
Расписывали дома в основном мужчины, иногда в помощь брали и женщин. Так появились целые династии. Егор Трофимович Федюнинский из деревни Гилевой приютил-приголубил племянника Ванюшку, у которого в одночасье и матушка, и батюшка преставились. С 12 годков паренёк ходил с дядей Егором «малярить». Знатный мастер не таился, учил рассудительно, умно, доброжелательно: смотри, Ваня, да смекай, что увидишь, сумеешь повторить – то и твоё. Где, в каких домах было художество маленького подмастерья Ванюшки, гордости и славы Тугулымской земли, Героя Советского Союза генерала армии Ивана Ивановича Федюнинского?
А мода она ведь как: сегодня объявилось, нашумело, завтра ушло, забылось. Где-то в 20-х годах XX века крестьяне стали отказываться от росписи внутри дома; просили только покрасить или загрунтовать стены. Но многие мастера любовь к своему ремеслу сохранили до глубокой старости, берегли свои ящички с кистями и красками. Праздность – мать всех пороков, предки эту мудрость назубок знали, поэтому сызмальства ребятню к труду приучали. Нет-нет, да и зайду я к своему давнему товарищу по душам побеседовать. Сидим, детство деревенское вспоминаем. «Помню, из школы прибегу, – говорит он, – мама мне наказывает: сынок, уроки выучи, в ремки вот эту кучку изношенных отцовских рубах издери, а потом и беги играй с ребятами. Уроки махом все сделаю, а с этими ремками вожусь и вожусь, попуститься нельзя – велено сделать». И сердце счастьем светится у человека, как начнёт вспоминать былое. А только бы кто видел тот роскошный кабинет руководителя газового концерна, в котором мы про ремки речь ведём!
Многие виды народного искусства преданы забвению в наш стремительный век. Взять те же половики. Редко-редко кто сейчас в деревне их на пол стелет. А какое особое очарование и уют в доме от этой рукотворной домотканой радуги! Стоят ли ещё у кого кросна, древний ткацкий станок, в доме, дерут ли ещё чьи-то детские ручки свои изношенные платьица бабушке на ленточки? Большие, натруженные, коряжистые руки долгими зимними вечерами будут скручивать внучкино умелье на веретёшке, смотают в клубки, а потом и узор для половика надо придумать. Чтобы было и красиво, и наотличку. Вот хоть на узорное морозное окно посмотри – и созреет в голове задумка…
Жизнь по сердцу, а не по правилам
Я не раз примечала, какое приветливое выражение лица бывает у человека, когда он что-то мастерит – словно «оттаивает» душой. С гордостью и удовольствием подарит он потом своё рукоделье другому человеку на радость, на долгую память… Женщину в платьице, самой придуманном и сшитом, на улице издалека видать. Держится царевной. Движения неторопливые, даёт себя оглядеть. Рада-радёшенька – искусница. Не просто прелесть, а неотразима! Фигура у русских женщин такова, что нам идут платья, юбки, жакеты. Крой в этой истинно русской одежде такой, что подчёркивает целомудрие женщины, её нежность, мягкость и вместе с тем силу характера, стойкость. Нам совершенно противопоказана американизированная одежда – брюки, яркие майки. Они не соответствуют ни природе нашей, ни традиции. Вот идёт по деревенской улице «барби» в обтягивающих брюках, с оголённым животом и холодным взглядом… Первое время суровые сибирские старухи вслед такому «диву» ворчали: «Да кому хоть эко глянетца?!» Теперь уж не обращают внимания, присмотрелись, только вздыхают: «Как дале жить-то вы собираитесь, если на всё покупное надеитесь? То ли руки у вас ленивы, то ли сами вы все наскрозь обленивились. Думно от ваших порядков. Шибко думно».
Тоненькая ниточка памяти сохранила рукоделье сибирских умельцев, которых полным-полно было в завозне у моей незабвенной бабы Таси: корзины из сосновых лучинок (с большими мы ходили по грибы, а в маленьких она хранила веретёшки, клубочки и всякую «местушинку»), расписные вальки, прялки, туеса, глиняные корчаги. Одна из горниц, «для гостев», сплошь была в кружевах: скатерть на столе, подзоры на кровати, прошивки на наволочках. Окна – глаза дома – украшены шторками, вышитыми «ришелье». Теперь небось только самые древние старушки и помнят, как такие задергушки они «выбивали», строчили на ручной машинке.
Вечное обаяние Сибири, которое уж минуло и которого не вернуть…
Не при нас началось нашествие на эту русскую красоту. Где-то в 50-е годы прошлого века самым оскорбительным было, когда человека называли «деревней». И отвернулись люди от своего, родного. Потихоньку стал исчезать мир красоты и мудрости, в котором была вся душа сибирских умельцев, их талант и трудолюбие.
…И вновь возвращаюсь я к той памятной встрече с Иваном Даниловичем Самойловым. Необыкновенный человеческий подвиг совершил этот скромнейший человек, вековечный труженик и подвижник. Осознав свой долг перед землёй, на которой родился и жил, уральский землеустроитель спас для нас уникальную народную роспись и сохранил старую сибирскую деревню. «Всё для других» – так жизнь и прожил. А какую память оставил и о себе, и о сибирских умельцах, когда-то живших по сибирской речке Кармак.
Татьяна Нифоновна ТЕПЫШЕВА