На Ваганьковском кладбище я всегда ищу малозаметную могилу со стиснутой оградками гранитной полуколонной с прямоугольным выступом и надписью: «Поэт Ширяевец-Абрамов Александр Васильевич. 2.IV.1887 — 15.V.1924».
Так и витает над городом мёртвых знаменитое есенинское: «Перед этим сонмом уходящих я не в силах скрыть своей тоски». Эти строки, ставшие хрестоматийными, родились от потрясения, вызванного внезапной кончиной умершего от менингита певца Волги, прославившего своим псевдонимом родное село Ширяево на Самарской Луке. Его «душу ширяевскую» Есенин понимал, наверное, как никто другой. По свидетельству одного из участников поминок, всем, кто вернулся в день похорон с Ваганьковского кладбища в дом Герцена, не забудется плакавший Есенин, с хрипотцой прочитавший весь ширяевский «Мужикослов». Вот какие исповедальные строки повторялись сквозь слёзы:
Пьянчуги,
Святые угодники,
Муромцы, Пугачи, Ермаки,
Юродные, буйноголовые –
Други!
Сродники!
Сродники!
Бью челом вам я,
Бью челом.
Крест ли, меч ли возьму — не знаю,
Помолюсь кому — невдомёк!
Только в каждом — душа родная,
Каждый с лаской меня берёг.
Достоверный автопортрет (с узнаваемыми и очень близкими всем нам чертами) нарисовал Александр Васильевич и в своих стихах «Волжские песни». Он словно развернул перед нами «Складень» (так и называется поэтический раздел сборника). «Никогда старина не загаснет: Слишком русское сердце моё… — зачинает он свой сказ. — Старь родная меня закляла». Потому-то он и видит себя в разных ипостасях: то удалым Добрыней, то тихоней-чернецом, ставящим свечи у древней святыни Троицкой Лавры, то нищим-каликой, то атаманом Кудеяром «в разбойных лесах».
Из-за небольших тиражей мало кто толком знает поэзию Ширяевца, а ненароком услышав его стихи, испытает удивительные чувства. В стихотворном цикле «Поминальник» (1922) — вся биография его духовно богатой личности. Учёба в церковно-приходской школе в Ширяево, в 1900 — 1902 гг. — в городском училище в Самаре. «Дед — крепостной… служил усердно барам, был лесником… Пыхтел в глуши лесной… А я — торгую песенным товаром, а я у песен тоже крепостной!» Само собой, не лирой кормил он себя и мать, с малых лет оставшись без отца. Трудился на бумагокрасильной фабрике, был писцом в казённом лесничестве. В 1905-м тяжёлые жизненные обстоятельства забросили природного волгаря в Туркестанский край, где застрял он на пятнадцать с лишним лет в качестве чиновника почтово-телеграфного ведомства. Но всюду, при любых невзгодах, не оставлял верного служения родному языку.
Александр Васильевич радовался, что его творческие удачи отметили С. Есенин и Н. Клюев, признав его своим в «мужицком стане». А началось с того, что основатель объединения писателей-самоучек Иван Захарович Суриков (1841—1880) с радостью пригласил неведомого автора к сотрудничеству. Заочно принятый в члены суриковского литературно-музыкального кружка Ширяевец стал активно печататься в журнале «Друг народа», где секретарствовал Сергей Есенин. Нескрываемый восторг от обретения близкого по духу поэта слышится в его письме Ширяевцу (от 21 января 1915 года): «Я рад, что моё стихотворение помещено вместе с Вашим… Извините за откровенность, но я Вас полюбил с первого же мной прочитанного стихотворения…» Он выбрался к нему в Ташкент лишь весной 1921 года. Общались по-братски (закадычно — по выражению Ширяевца). Наговорились всласть и наспорились… В наше время Ширяевец крайне мало издавался. Полуторастастраничная книга его вышла в 1980-м в куйбышевском издательстве 20-тысячным тиражом. В 2007-м местный фонд «Духовное наследие» собрал в наиболее полном виде его сочинения и издал том в тысячу экземпляров — прекрасно оформленный в cамарском издательском доме «Агни». Почему не переиздаём его сборники волжских песен? Представьте себе, что нельзя было бы купить томик Гейне на родине Гейне, Бернса на родине Бернса и т.п. — невозможно оное и представить. Кто ж мы такие?
Странная у нас нечуткость, невнимательность к подлинно выдающимся печальникам и радетелям Отечества. Подводит нас застарелая болезнь — безпардонная малограмотность. Потому и появляются в провинциях казусные «александрийские столпы» и «медные всадники». В городе Тольятти, например, главный памятник — даже не синьору Пальмиро Тольятти, а русскому историку В. Н. Татищеву, изображённому в виде… лихого полководца на коне. Как сиё можно объяснить?
Несоответствие иногда претит, но чаще с ним примиряются. Ну, какой такой Тольятти близ Жигулей, спрашивается? Уму непостижимо! Ни сердцем, ни здравым смыслом нельзя сего принять.
А хорошо бы установить на волжском берегу, лицом к Жигулям, скульптуру поэта, изобразив его 17-летним юношей, во всём облике которого угадывался бы романтик-мечтатель.
Сколько раз на том же Ваганьковском кладбище я замедлял шаги и останавливался возле фигурки пригожего мальчишки-фантазёра. Даже обидно, что совсем прост и небросок памятник Ширяевцу. А ведь к нему так и просятся начальные строки посвящённого ему Есениным реквиема: «Мы теперь уходим понемногу / В ту страну, где тишь и благодать…»
Василий Григорьевич ХОРЕШКО