О русском епископе Василии (Родзянко), продолжение.
Это произошло, когда у меня был, быть может, один из самых тяжёлых моментов жизни. Я, тогда ещё послушник, в самом незавидном расположении духа забрёл в Донской монастырь к могиле патриарха Тихона. Был день памяти убиения царской семьи. В тот год впервые панихиду по ним совершали не таясь. Я от всего сердца стал просить царственных мучеников, чтобы они, если имеют дерзновение перед Богом, помогли мне.
Панихида закончилась. Я выходил из храма всё в том же отчаянно тяжёлом состоянии. В дверях мне повстречался священник, которого я не видел несколько лет. Без всяких вопросов с моей стороны он завёл со мной разговор и вдруг разрешил все мои проблемы. Чётко и определённо сказал, что мне надо делать. Это без преувеличения во многом решило мою судьбу. И вопрос о почитании царской семьи никогда больше не возникал в моём сердце. Сколько бы мне ни приводили примеров о слабости, ошибках и грехах последнего русского императора.
Конечно, наш отдельный религиозный опыт без подтверждения Церкви мало чего стоит. Но, к счастью для меня, Церковь, канонизировав страстотерпца-царя и его семью, даёт мне право признать этот свой малый личный и ни на что не претендующий опыт не ложным.
В кругу моего общения никто не сомневался, что для России монархия является самой органичной и естественной формой государственного правления. Но мы более чем скептически относились к активным и разнообразным монархическим движениям того времени.
Однажды, когда я нёс послушание у митрополита Питирима, в Издательский отдел пришли люди, разодетые в дореволюционную офицерскую форму. Их мундиры украшали царские медали и ордена, в том числе и Георгиевские кресты. Я удивился и спросил:
— Как вы решились надеть на себя эти награды? Ведь они давались только за личную храбрость на поле боя.
Гости заверили меня, что с наградами у них всё в полном порядке, и пожелали немедленной встречи с митрополитом. Владыка, к моему удивлению, принял их и внимательно, не без любопытства, выслушивал целых полтора часа. Тема визита гостей была незатейливой — они требовали, чтобы владыка немедленно начал всячески помогать им в деле незамедлительного восстановления монархии. Прощаясь, владыка Питирим задумчиво произнёс:
— А ведь дай вам сейчас царя, вы его через неделю снова расстреляете!
С тех пор всякий раз, когда владыка Василий прилетал в Россию, он заранее звонил мне. И я с радостью отправлялся с ним в какое-нибудь очередное захватывающее приключение. А поводов для них у владыки было море. Хотя, как это ни покажется странным, владыка никогда не предпринимал ни одного путешествия по своей воле.
Об этом он рассказал мне особую историю.
В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году умерла его супруга, Мария Васильевна. Смерть матушки стала для отца Владимира страшным потрясением. Он безконечно любил её. И произошло то, что нередко происходит с искренними русскими людьми. Отец Владимир запил.
Владыка чистосердечно рассказывал об этом отрезке своей жизни как о тяжёлом испытании, которое ему довелось пережить.
Запил отец Владимир по-настоящему. Хотя благодаря недюжинному здоровью, огромному росту и силе это до поры до времени не сказывалось ни на его священнической деятельности, ни на работе в радиопередачах. Утешался батюшка Владимир по своей сербской привычке ракией — крепкой балканской водкой. И неизвестно, чем бы всё это закончилось, поскольку ни духовник, ни родные, ни друзья ничего поделать с отцом Владимиром не могли, если бы не сама покойница, матушка Мария Васильевна, которая и при жизни, как говорят, была великой подвижницей и молитвенницей, не явилась с того света и не приструнила своего супруга.
Отец Владимир был настолько сражён этим явлением и особенно строгостью своей матушки, что сразу пришёл в себя, и русский недуг мгновенно оставил его.
Пить-то он бросил. Но надо было ещё и как-то жить дальше. Дети к тому времени уже выросли. О втором браке не могло быть, естественно, и речи. Церковными канонами духовенству совершенно запрещён второй брак. И даже если священник-вдовец дерзнёт вступить в новый союз, он навсегда лишается права служения. Но и помимо этого отец Владимир был так привязан к своей покойнице-матушке, что та часть его сердца, которая ведала земной любовью, была занята Марией Васильевной во веки веков. Отец Владимир стал усердно молиться. Он просил, чтобы Господь послал ему какое-то правильное и спасительное утешение. И Господь ответил на его чаяния.
После кончины духовника отца Владимира архиепископа Иоанна (Максимовича) его новым духовным руководителем стал лондонский митрополит Антоний Сурожский, старый друг семьи Родзянко. Он-то и сообщил отцу Владимиру, что иерархи Американской Православной Церкви аккуратно, но настойчиво хлопочут о том, чтобы вдовца-протоиерея Владимира Родзянко постараться как-нибудь убедить постричься в монахи, а после этого, за послушание, сделать его архиереем и направить в Америку — епископом в стольный град Вашингтон!
Надо сказать, что отец Владимир прекрасно знал, что истинное архиерейское служение всегда связано не с почётом и сановитостью, а с множеством ежедневных, никогда не прекращающихся забот, с полной невозможностью принадлежать самому себе и с громадным, непостижимым для мирских людей грузом ответственности. А в русской эмиграции судьба епископа — это ещё и бедность, часто доходящая до прямой нищеты. Да и возраст претендента на архиерейство к тому времени был не самый молодой — ему шёл шестьдесят шестой год, из которых сорок лет он уже прослужил священником.
Но отец Владимир воспринял предложение о монашестве и епископстве как волю Божию и ответ на свои молитвы. Он осторожно согласился… Иерархи в Америке и в Англии тут же ударили по рукам — и участь отца Владимира была решена!
Но перед самым монашеским постригом будущий инок вдруг задал своему духовнику митрополиту Антонию Сурожскому неожиданный и простосердечный вопрос:
— Вот сейчас я приму от тебя, владыка, постриг. Дам Господу Богу и святой Его Церкви великие монашеские обеты. Что касается обета целомудрия — здесь для меня всё понятно. С обетом нестяжания — также всё ясно. С обетом, касающимся молитвы, — тоже. А вот с обетом послушания — я ничего понять не могу!
— Как же так? — удивился митрополит Антоний.
— А вот как! — рассудительно пояснил отец Владимир. — Ведь меня сразу сделают не просто монахом, а епископом? Значит, я сам, по должности, буду распоряжаться и руководить. Кого же мне тогда слушаться? У кого прикажешь быть в послушании?
Митрополит задумался. А потом сказал:
— А ты будь в послушании у всякого человека, который встретится на твоём жизненном пути. Если только его просьба будет тебе по силам и не войдет в противоречие с Евангелием.
Отцу Владимиру такая заповедь сразу пришлась очень по душе! Хотя впоследствии тем, кто был рядом с владыкой, приходилось совсем несладко от его всегдашней готовности к решительному и безповоротному исполнению этого монашеского обета. В частности, я имею в виду себя. Это владыкино святое послушание не раз оборачивалось для меня сущей каторгой!
Скажем, идём мы с ним по Москве. Дождливый, прескверный день. Мы куда-то спешим. И вдруг владыку останавливает бабулька с авоськой.
— Ба-атюшка!.. — дребезжит она своим старческим голосом, не зная, конечно, что перед ней никакой не батюшка, а целый епископ, да еще из Америки. — Батюшка, хоть ты мне помоги — освяти комнату! Я уж третий год нашего отца Ивана прошу, а он всё нейдёт! Может, смилостивишься, освятишь, а?
Я не успеваю и рта раскрыть, как владыка изъявляет самую горячую готовность исполнить просьбу, как будто всю жизнь он только и ждал возможность освятить бабкину комнату.
— Владыка!.. — с упрёком, но уже обречённо говорю я. — Вы ведь даже не знаете, где эта комната! Бабуля, куда ехать-то?
— Да недалеко — в Орехово-Борисово! Метро «Каширская», а оттуда минут сорок на автобусе! Недалеко! — радостно сообщает бабка.
И владыка, оставив все наши важные дела (противоречить ему в таких случаях было безполезно), направляется для начала через всю Москву в храм к знакомому священнику за всем необходимым для чина освящения. (Естественно, я, проклиная всё на свете, тащусь за ним.) А старушка (и откуда у неё силы-то взялись!), ещё не веря сама себе от радости, семенит за нами и без умолку рассказывает владыке о своих детях и внуках, которые уже давно её не навещают.
После похода в храм мы, в самый час пик, спускаемся в метро и с пересадками добираемся до станции «Каширская». Оттуда, как бабка и обещала, трясёмся сорок минут, зажатые в переполненном автобусе, до конечной остановки. И наконец, этот потомок князей Голицыных, графов Сумароковых и баронов Мейендорфов освящает восьмиметровую комнатёнку в панельной московской девятиэтажке и делает это так же неповторимо молитвенно, величественно и торжественно, как он всегда совершал богослужения. А потом сидит за столом рядом со счастливой бабулей (причём оба они ужасно довольны друг другом) и нахваливает её угощение — чай с сушками и со старым вишнёвым засахарившимся и костистым вареньем. А потом ещё с благодарностью берёт от неё — не отказывает — рублик, который она украдкой суёт «батюшке» при прощании.
— Спаси тебя Господи! — говорит старушка владыке. — Теперь мне и умереть в этой комнатке будет сладко.
Раз за разом я видел, как владыка Василий с какой-то особой готовностью и с предвкушением открытия чего-то очень важного для него в буквальном смысле отдаёт себя в послушание каждому, кто обращается к нему. Было видно, что, кроме самой искренней готовности послужить людям, за этим стоит и ещё нечто совершенно особенное, ведомое только ему.
В этих размышлениях мне припомнилось, что слово «послушание» происходит от глагола «слушать». И постепенно я стал догадываться, что через это смиренное послушание владыка научился чутко слышать и постигать волю Божию. От этого вся его жизнь становилась ни больше ни меньше как таинственной, но постоянной и совершенно реальной беседой с Богом, познанием Промысла Божиего, где Бог говорит с человеком не словами, а обстоятельствами жизни и тем, что дарует Своему собеседнику величайшую награду — быть орудием Божиим в нашем мире.
Как-то летом, в начале девяностых, в один из приездов владыки в Москву к нему пришёл познакомиться гренадёрского вида молодой священник. И сразу в карьер предложил владыке послужить у него на приходе. Владыка, как всегда, не заставил просить себя дважды. А я понял, что у нас начинаются очередные проблемы.
— А где приход-то твой? — спросил я, мрачно оглядывая молодого батюшку.
По моему тону «гренадёр» понял, что я ему здесь не союзник.
— Недалеко! — неприветливо сообщил он мне.
Это был обычный ответ, за которым могли скрываться необозримые пространства нашей безкрайней Родины.
— Вот видишь, Георгий, — недалеко! — попытался успокоить меня владыка.
— Не очень далеко… — уже не так бойко уточнил «гренадёр».
— Говори, где? — сумрачно сказал я.
Батюшка немного замялся.
— Храм восемнадцатого века, таких в России не сыщешь! Село Горелец… Под Костромой…
Мои предчувствия начинали сбываться.
— Понятно! — сказал я. — А от Костромы сколько до твоего Горельца?
— Километров сто пятьдесят… Точнее, двести… — честно признался батюшка. — Аккурат между Чухломой и Кологривом.
Я содрогнулся. И стал прикидывать:
— Четыреста километров до Костромы, потом ещё двести… Кстати, владыка, вы хоть немного себе представляете, какие там дороги — между Чухломой и Кологривом? Слушай, батюшка, а от костромского архиерея у тебя благословение на служение владыки есть? — ухватился я за последнюю надежду. — Ведь без благословения ему в чужой епархии служить нельзя!
— Без этого я бы и не подходил, — заверил меня «гренадёр». — Все благословения у нашего архиерея уже получены.
Таким вот образом владыка Василий и очутился на глухой дороге по пути к затерянной в костромских лесах деревушке. Отец Андрей Воронин, так звали «гренадёра», оказался замечательным тружеником-священником, каких много пришло в Церковь в те годы. Выпускник МГУ, он восстанавливал разрушенный храм, создал приход, школу, прекрасный детский лагерь. Путь до его деревни был действительно долог, так что спутники успели изрядно устать.
Неожиданно машина остановилась. На дороге буквально несколько минут назад произошла авария — грузовик на всей скорости столкнулся с мотоциклом. На земле в пыли лежал мёртвый мужчина. Над ним в оцепенении стоял юноша. Рядом курил понурый водитель грузовика.
Владыка и его спутники поспешно вышли из автомобиля. Но помочь уже ничем было нельзя. Мгновенно ворвавшееся в наш мир торжество жестокой безсмысленности и картина непоправимого человеческого горя подавили всех без исключения людей, оказавшихся в эту минуту здесь, на дороге.
Молоденький мотоциклист, зажав в руках шлем, плакал — погибший был его отцом. Владыка подошёл и обнял молодого человека за плечи.
— Я священник. Если ваш отец был верующим, я могу совершить нужные для его души сейчас молитвы.
— Да, да! — начиная выходить из оцепенения, подхватил молодой человек. — Он был верующим! Сделайте, пожалуйста, всё, что надо! Отец был православным. Правда, он никогда не ходил в церковь — все церкви вокруг посносили… Но он всегда говорил, что у него есть духовник! Сделайте, пожалуйста, всё как положено!
Из машины уже несли священнические облачения. Владыка не удержался и осторожно спросил молодого человека:
— Как же так получилось, что ваш отец не бывал в церкви, а имел духовника?
— Да так получилось… Отец много лет слушал религиозные передачи из Лондона. Их вёл какой-то отец Владимир Родзянко. Этого батюшку папа и называл своим духовником. Хоть сам никогда в жизни его не видел.
Владыка заплакал и опустился на колени перед своим умершим духовным сыном.
Странствия… Далёкие и близкие, они воистину благословенны для учеников Христовых, потому что и Бог был Странником! Да и сама жизнь Его — странствие. Из горнего мира — к нам, на грешную землю. Потом — по холмам и долинам Галилеи, по знойным пустыням и людным городам. По потёмкам человеческих душ. По сотворённому Им миру, среди людей, забывших, что они — Его дети и наследники.
Быть может, владыка так любил странствия ещё и потому, что в путешествиях, среди неожиданностей, а иногда и опасностей, он чувствовал особое присутствие Божие. Недаром за каждой службой Церковь особо молится о «плавающих и путешествующих». Потому-то и в этой скромной книге немало историй, связанных с дорогой. Сколько же поразительных, а иногда и совершенно неповторимых событий совершалось во время странствий!
Скажу честно, мы пользовались кротким, безпрекословным послушанием владыки. В тысяча девятьсот девяносто втором году мы с Вячеславом Михайловичем Клыковым и нашим замечательным старшим другом академиком Никитой Ильичом Толстым, председателем Международного фонда славянской письменности, подготовили большое паломничество целой делегации в Святую Землю, чтобы впервые привезти в Россию Благодатный огонь. После пасхальной ночи в Иерусалиме паломники должны были направиться автобусом в Россию, провозя Благодатный огонь через православные страны, находящиеся на пути, — Кипр, Грецию, Югославию, Румынию, Болгарию, Украину, Белоруссию, и так до самой Москвы.
Это сейчас Благодатный огонь в самолётах каждый год везут во многие города прямо к пасхальной службе. А тогда, в первый раз, было очень много забот, чтобы устроить это путешествие. Продолжаться оно должно было целый месяц. Святейший Патриарх Алексий направил в эту поездку двух архимандритов — Панкратия, нынешнего епископа и наместника Валаамского монастыря, и Сергия, который вскоре был назначен архиереем на Новосибирскую кафедру.
Одной из участниц паломнической группы должна была стать дочь маршала Жукова Мария Георгиевна. Но прямо накануне отъезда она расхворалась. Надо было срочно найти человека, который смог бы поехать вместо неё. Сложность заключалась в том, что за столь короткий срок визы, да ещё сразу для множества стран, сделать было совершенно невозможно. И тогда мы снова вспомнили о владыке Василии, который как раз в тот день объявился в Москве.
К стыду нашему, признаюсь, мы как-то не задумывались, что владыке, которому к тому времени исполнилось уже семьдесят семь лет, будет совсем непросто целый месяц жить в автобусе и что у него какие-то дела в Москве. Главным для нас было то, что владыка, без сомнений, согласится и что все вопросы с визами решатся сами собой: владыка был гражданином Великобритании, и с его паспортом во всех странах, находящихся на пути следования, проблем не возникало. К тому же с участием владыки Василия паломничество обретало такого духовного руководителя, о котором можно было только мечтать! Мы даже пожалели, что раньше не вспомнили о нём. В довершение ко всему владыка в отличие от других участников паломничества знал, кроме английского, немецкого и французского языков, ещё и сербский, греческий, болгарский и немного румынский. Святейший Патриарх Алексий благословил его возглавить паломническую группу, что переполнило владыку радостью и чувством чрезвычайной ответственности.
(К слову сказать, со здоровьем владыки, слава Богу, всё прошло благополучно. Один из участников поездки, Александр Николаевич Крутов, каждый день перевязывал ему больные ноги и следил, чтобы он не забывал принимать лекарства. В общем, по словам самого владыки Василия, ухаживал за ним как родная мать.)
А тогда, перед отъездом, помню, мы молниеносно собрали архиерея и с облегчением отправили в далёкий путь. Все наши проблемы были решены!
(Окончание следует)
Архимандрит Тихон (ШЕВКУНОВ)