«Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее – иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом,
И жизнь уж нас томит, как кровный путь без цели,
Как пир на празднике чужом.
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно малодушны
И перед властию – презренные рабы.
Как тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиротелый,
И час их красоты – его падения час».
Михаил Юрьевич Лермонтов,
1838 год
Если посмотреть в историю, в нашу литературу, воспоминания, почитать мемуары, то каждое поколение наших пращуров, предков, отцов, дедов жалуется на живущие поколения, сравнивая со своим, и все говорят,
что нынешнее поколение – не то. И вот мне попало в руки письмо античного философа.
Философа звали Луций Анней Сенека. Он был язычником, жил в I веке, на заре христианства. Сенека умер в 65 году по Рождестве Христовом. Но, читая его письма, не чувствуем ли мы, что душа и этого ещё языческого
философа озарялась светом Правды. Так стучится Господь в душу человека и просвещает её, когда сам человек внимателен к своей совести.
Он писал своему другу Луцилию.
Дорогой друг!
Ты ошибаешься, если думаешь, будто только наш век повинен в таких пороках, как страсть к роскоши, пренебрежение добрыми нравами и всё прочее, в чём каждый упрекает своё столетье. Это свойства людей, а не
времён: ни один век от вины не свободен. Всякий век рождает нечестивых, но не всякий – великих праведников.
Мы падки на всё скверное, потому что тут непременно найдутся и вожатый, и спутник, да и без вожатого, без спутника дело пойдёт: дорога к порокам ведёт не под уклон, а под откос. И вот что многих делает неисправимыми: во всех искусствах для тех, кто ими занимается, погрешности постыдны, а в жизни эти грехи сладки. Не радуется кормчий, если корабль перевернётся; не радуется врач, когда хоронят больного; а вот преступление против себя для всех приятно. Тот радуется своему прелюбодеянию; этот радуется обману и краже; и никто не разочаруется в злых делах, пока не разочаруется в их удаче. Всё это происходит от дурной
привычки.
В чём же заблуждаются все люди, когда желают счастливой жизни? Да в том, что принимают средства к ней за неё самоё, и чем больше к ней стремятся, тем дальше от неё оказываются.
Ведь начало и конец блаженства в жизни – безмятежность и непоколебимая уверенность, а люди копят причины для тревог и не то что несут, а волокут свой груз по жизненному пути, полному засад. Так они уходят всё дальше от цели, и чем больше тратят труда, тем больше себе мешают и самих себя отбрасывают вспять. Мы оказываемся неблагодарными истолкователями божественной воли. Мы сетуем, что всё достаётся нам и не всегда, и помалу, и не наверняка, и ненадолго. Поэтому ни жить, ни умирать мы не хотим: жизнь нам ненавистна, а смерть страшна.
Всякий наш замысел шаток, и никакая удача не может нас насытить. Всё наше тупоумие заметно хотя бы из того, что мы считаем купленным лишь приобретённое за деньги, а вот на что тратим самих себя, то зовём даровым.
Мы ничего не ценим превыше благодеянья, докуда его домогаемся, и ниже – когда получим. Ты спросишь, что заставляет нас забыть полученное? Жажда получить ещё. Мы думаем не о том, чего добились, а о том, чего предстоит добиться. Нас сводят с прямого пути богатство, почести, могущество и прочее, по нашему мнению, дорогое, а по настоящей цене дешёвое. Мы, несчастные, бушуем, разрываемся на части, жалеем, что рук только две, оглядываемся то в ту, то в другую сторону. Нам кажется, что дары, раззадоривающие наши вожделенья, раздаются слишком поздно и достаются немногим. Жадность не бывает без кары, хотя она и сама по себе есть немалая кара. Во сколько она обходится слёз, во сколько трудов!
Сколько горести доставляет ей желаемое, сколько горести – приобретённое!
Прибавь ещё ежедневные тревоги, чья мучительность соразмерна богатству. «Если ты хочешь сделать кого-либо богатым, нужно не прибавлять ему денег, а убавлять его желания». Человек ест больше, чем может, в непомерной жадности отягощает раздутый живот, до того отвыкший от своего дела, что ему труднее освободиться от еды, чем вместить её. Необходимо привыкнуть к малому. Никто не может иметь всё, чего захочет, зато всякий может не захотеть того, чего не имеет, и с радостью обойтись тем, что под рукой.
А как много вещей мы приобретаем только потому, что другие их приобретают, что они есть у большинства!
Одна из причин наших бед – та, что мы живём по чужому примеру и что не разум держит нас в порядке, а привычка сбивает с пути. Чему мы и не захотели бы подражать, за тем идём следом, стоит всем за это приняться, и место истины занимает для нас заблуждение, едва только это заблуждение станет всеобщим. Необходимое измеряется пользой, излишнему где найдёшь границу? Так и погружаются в наслаждения, без которых, когда не вошли в привычку, уже нельзя и жить. Поэтому нет несчастнее зашедших так далеко, что прежде излишнее становится для них уже необходимым. Наслаждения уже не тешат их, а повелевают ими, они же – и это худшее зло! – любят своё зло. Тот дошёл до предела несчастья, кого постыдное не только услаждает, но и радует. Нет лекарства для того, у кого пороки стали нравами.
Мы изнежились в удовольствиях, и всё нам кажется тяжёлым и трудным.
Душу нужно пробудить от сна, встряхнуть её и напомнить ей, что природа отпустила нам очень мало. Никто не рождается богатым. Кто бы ни появился на свет, любой по её, природы, велению довольствуется молоком и
лоскутом. Так мы начинаем жить – а потом нам и царства тесны. Изнеженность обрекла нас на безсилие, мы не можем делать то, что долго не хотели делать. Мы защищаем наши пороки, так как любим их и предпочитаем извинять их, а не изгонять. На это, на изгнание наших пороков, природа дала человеку довольно сил – если мы соберём их, напряжём и пустим в ход не против себя, а себе в защиту. «Не хотим» – вот причина; «не можем» – это только предлог.
Дела за нами не гонятся – люди сами держатся за них и считают занятость признаком своего счастья. Ты полагаешь, что у тебя так много хлопот из-за людей? Но ведь кто живёт ни для кого, тот не живёт и для себя. Больше всего хлопот ты доставляешь сам себе, ты сам себе в тягость; чего хочешь – не ведаешь, всё честное хвалишь, но к нему не стремишься, видишь, где счастье, но дойти до конца не решаешься.
Только жадность к истинному благу безопасна. «Но что это такое, – спросишь ты, – и откуда она берётся?» Я отвечу: его дают чистая совесть, честные намерения, правильные поступки, презрение к случайному, ровный ход спокойной жизни, катящийся по одной колее. А кто перескакивает от одного намерения к другому, и даже не перескакивает, а мечется под действием любой случайности, – как могут они, нерешительные и непоседливые, обрести хоть что-нибудь надёжное и долговечное? Лишь немногие располагают собой и своим добром по собственному усмотрению, прочие же подобны обломкам в реке: не они плывут, а их несёт. Поэтому следует установить, чего мы хотим, и добиваться желаемого с упорством.
Место не так уж способствует спокойствию; наша душа делает для себя каждую вещь такой или иной. Пусть за дверьми всё шумит и гремит – лишь бы внутри нас не было смятения, лишь бы не ссорились между собою наши вожделение и страх, не затевали распрю и не мучили друг друга наши расточительность и скупость. Пусть по всей округе тишина – но много ли нам в ней пользы, если наши страсти бушуют? Считай себя счастливым тогда, когда сможешь жить у всех на виду, когда стены будут защищать тебя, а не прятать, хоть обычно мы и думаем, будто они вокруг нас не затем, чтобы нам жить в безопасности, а затем, чтобы незаметнее грешить. Я скажу одну вещь, по которой ты оценишь наши нравы: едва ли найдёшь такого, кто мог бы жить при открытых дверях.
Мы живём так, что внезапно увидеть нас – значит поймать с поличным. Но что пользы прятаться, избегая людских глаз и ушей? Чистая совесть может созвать целую толпу, нечистая же совесть и в одиночестве не избавлена от тревоги и безпокойства. Если твои поступки честны, пусть все о них знают, а если же они постыдны, что толку таить их от всех, когда ты сам о них знаешь?
Ты боишься смерти; да и как тебе её презреть среди удовольствий? Самое жалкое – это потерять мужество умереть и не иметь мужества жить. Все заботятся не о том, правильно ли живут, а о том, долго ли проживут; между тем жить правильно – это всем доступно, жить же долго – никому. В жизни важно благо, а не долгий век; и нередко в том‐то и благо, что он, наш век, короток.
«Плохо живут те, кто всегда начинает жить сначала». Жизнь у них никогда не завершена. Не может быть готов к смерти тот, кто едва только начал жить.
Поступать нужно так, будто мы уже довольно пожили. Но так не может думать тот, кто едва приступает к жизни. Напрасно мы полагаем, будто таких людей мало: почти все таковы. А некоторые тогда и начинают только жить, когда пора уже умирать. А если тебе это кажется удивительным, я могу удивить тебя ещё больше: некоторые кончают жить, так и не начав. Все одинаково боятся смерти и одинаково не знают жизни. Ни у кого нет за спиною сделанных дел, ибо всё отложили мы на будущее.
Всем нам неумолимая неизбежность судеб поставила некий предел, но никто из нас не знает, близко ли он. Настроим же душу так, словно мы дошли до конца; не будем ничего откладывать, чтобы всякий день быть в расчёте с жизнью.
Величайший изъян жизни – вечная её незавершённость из-за нашей привычки откладывать со дня на день. Кто каждый вечер заканчивает дело своей жизни, тому время не нужно. Как избежать этих треволнений? Нужно одно: чтобы наша жизнь не рвалась вперёд, чтобы она была сосредоточена, ибо у кого настоящее уходит впустую, тот зависит от будущего. Каждый день считай за целую жизнь. Кто приладится жить так, для кого каждый вечер – конец жизни, тот не знает страха.
Каждый несчастен настолько, насколько полагает себя несчастным. Что за безумие – предвосхищать собственные несчастья? Я хочу описать тебе людей, что сами себе не дают покоя, сами себе в тягость: они также не стойки в беде, как и до неё. Кто страдает раньше, чем нужно, тот страдает больше, чем нужно. Не столь многое мучит нас, сколько многое пугает, и воображение доставляет нам больше страданий, чем сама действительность. Я учу тебя только не быть несчастным прежде времени. Многое мучит нас больше, чем нужно, многое – прежде, чем нужно, многое – вопреки тому, что мучиться им вовсе не нужно. Мы либо сами увеличиваем свои страдания, либо выдумываем их, либо предвосхищаем. Я думаю, что у человека нет никаких несчастий, кроме одного, если он что-то в природе считает несчастьем. Я стану несносен самому себе
только в тот день, когда не смогу чего нибудь вынести. Я хвораю? Но такова доля человека! Задавили долги, раны, труды, тревоги? Обычное дело! Мало того: неизбежное. Если ты хоть немного мне веришь, я открою тебе самые сокровенные мои чувства: всему, что кажется враждебным и тягостным, – к этому всему я отношусь так: Богу я не повинуюсь, а я с Богом соглашаюсь и следую за Ним не по необходимости, а от всей души. Что бы со мной ни случилось, ничего я не приму с печальным или злым лицом. Нет налога, который я платил бы против воли. А всё то, над чем мы стонем, над чем ужасаемся, есть лишь налог на жизнь. Так что не надейся и не старайся получить от него освобождение. Ведь разве ты, когда желал себе дожить до старости. не знал, что желаешь и всего этого? Это всё неизбежно в долгой жизни, как и в долгой дороге неизбежны и пыль, и грязь, и дожди.
Пусть судьба найдёт нас готовыми и не ведающими лени! Таков великий дух, вручивший себя Богу. И наоборот, ничтожен и лишён благородства тот, кто упирается, кто плохо думает о порядке вещей в мире и хотел бы лучше исправить Бога, чем самого себя.
Лучше всего претерпеть то, чего ты не можешь исправить, и, не ропща, сопутствовать Богу, по чьей воле всё происходит. Плох солдат, который идёт за полководцем со стоном. Поэтому будем проворно и без лени принимать приказы и неукоснительно продолжать прекраснейший труд, в который вплетено всё, что мы терпим.
Нет благомыслия без Бога. В человеческое тело заброшены божественные семена; если их примет добрый земледелец, взойдёт то, что посеяно, и урожай будет под стать семени, из которого возрос; а если дурной – они умрут, как в безплодной болотистой почве, и взойдут сорняки вместо злаков. Нет такого, кому добродетель не снискала бы любви при жизни или по смерти, нужно только искренно стремиться к ней, не рядиться и не румяниться, а быть всегда одним и тем же, увидят ли тебя, известив заранее или застигнут врасплох.
В притворстве мало пользы: кое-как надетая личина немногих обманет. Истина в каждой своей части одна и та же. Что обманчиво, то не прочно. Ложь тонка, а потому прозрачна, если вглядеться пристальнее. Быть лучшим среди худших ещё не значит быть хорошим. Тогда нас можно будет поздравить, когда наша душа, покинув мрак, в котором пребывает, воспримет взором не еле заметное сияние, но весь свет дневной, когда она будет возвращена родному небу, вновь заняв место, принадлежащее ей по праву рождения. Само происхождение зовёт её ввысь. Она будет там ещё прежде, чем освободится изпод здешней стражи, если отбросит все пороки и вознесётся чистая и лёгкая к божественным помыслам. Вот чем отрадно заниматься, милый мой друг, вот куда радостно стремиться, хотя бы об этом знали немногие и или даже никто не знал.
Соб. инф.