За время моего долгого священнического служения Господь сподобил меня встретиться со многими, дерзаю сказать, великими верующими – с теми, кто принадлежал к Церкви новых мучеников и исповедников.
Среди них были, например, монахиня Надежда (Бреннер), насельница Марфо-Мариинской обители; инокиня Мария (Вышеславцева), близко знавшая многих Глинских старцев; инокиня Мария (Добродеева), всю жизнь свою с юности посвятившая детям-инвалидам. Они оставили живые воспоминания о времени, в которое Господь призвал их к служению в Церкви. Воспоминания матушки Анны (Тепляковой), которые вы сейчас прочтёте, стоят с этими воспоминаниями в одном ряду.
Мы познакомились с её дочерью во время паломнической поездки на Святую Землю. И вот мы сидим за чаем в их подмосковном домике, наполненном тишиной и молитвой, – 89-летняя схимонахиня Анна с простым, смиренно детским, знающим Бога лицом и две её дочери, тоже посвятившие свою жизнь Господу.
Я включаю с разрешения матушки магнитофон, и льётся её живой рассказ, изредка перебиваемый краткими пояснениями дочерей, как будто они сами были свидетелями описываемых событий. Это было в 1995 году. После той встречи в течение 10 лет я регулярно причащал матушку Анну – до самой её кончины 16 марта 2005 года. Её отпевание было в нашем храме святителя Николая в Пыжах.
Прочтите эти воспоминания – это наша Церковь, это наследие нам принадлежит, мы тоже призываемся быть православными христианами в сегодняшнее апокалиптическое время.
Подруги юности
Это воспоминания моих юных лет, когда мы познакомились в церкви с девочками. Это было примерно в 1923 году, мне было тогда лет семнадцать, наверное. Сплотились мы, полюбили друг друга. Нас было семь человек. Как познакомились в храме Петра и Павла, так на всю жизнь и остались дружны. Поныне мы – как родные сёстры, и при всякой малейшей неприятности все бегут друг ко другу, и никогда в беде никто никого не оставлял. Даже несмотря на то что они незамужние, а я замуж вышла, они все мне остались такими же близкими.
А они всю жизнь сугубо монашеский образ жизни вели. Одна из них даже (она недавно умерла, ей был девяносто один год) семь лет прислуживала батюшке о. Иоанну (Крестьянкину), когда он был в гонениях, до Печор. Ходили мы в храм: вечером после всенощной всегда заранее договаривались, где завтра будем стоять службу.
Раннюю обедню всегда у Петра и Павла на Преображенке, поскольку мы все там жили, а за поздней намечали уже и шли все вместе куда-нибудь. Это было воскресенье, мы все были свободны, уходили из дому с утра до вечера и проводили день вот в таком дружеском общении духовного такого настроения.
Познакомились с ближайшими храмами, которых было в Москве очень много. Знали всех батюшек. Ходили, например, в Покровскую общину, недалеко, на Бакунинской. Община Покровская – это был женский монастырь.
Рядом большой храм во имя Святителя Николая, там был проповедник о. Георгий Горев. Ходили в Богоявленский собор, ходили в монастыри – Покровский мужской монастырь, ходили в мужской монастырь на Петровке, ходили...
Почему именно ходили? Потому что у нас денег не было на проезд, мы больше ходили пешком. Босиком, рано утром иногда, если раннюю не стоим у себя, если в дальний путь, то мы просто босичком. Движение тогда было в Москве очень небольшое, дворники мётлами мели тротуары... Так и вспоминается, как мы пыль эту глотали, когда мимо дворника бежим.
Ходили и в Донской монастырь. Но когда мы попали в Данилов монастырь, то все наши хождения по другим храмам, по другим монастырям уже мы отклонили и полюбили Данилов монастырь, и в нём провели всю свою юность до закрытия монастыря.
Потом мы стали духовными детьми владыки Августина. Семь человек он нас принял – больше, говорит, никого ко мне не приводите.
У нас была такая любовь между нами, никогда никаких ссор не было, все заботились друг о друге. И не просто заботились, а потом, в тяжкие годы, по ссылкам ездили. Да куда, девчоночки, ездили! Я сама ездила в город Ходжент... Ниночка, самая младшая, и Настя ездили в концлагерь к владыке Августину. Они пропуск выхлопотали в каком-то городе на севере и двенадцать километров тайгой шли пешком. А келейник владыки о. Борис, дьякон, был дальше километров на десять, до него уже не было пропуска. Он потом умер от недоедания.
Девчоночки! Нине-то было лет двадцать, а Насте двадцать четыре – двадцать пять. И владыка после говорил: «Конечно, если бы не приезд их – как Боря умер, так и я бы умер».
Патриарх Тихон
У меня дома обстановка была тяжёлая. У меня хотя и отдельная была комнатка, но даже иконы не было... Тайно сделала чёточки себе из шпагатика, так их обнаружили и говорят: у нас в доме колдунья живёт. И меня никуда не пускали, кроме определённых моих дней и часов. И я поэтому не везде могла быть, где были мои подружки, – они хозяйки были своему времени, а я нет.
Однажды на Рождество Христово к Святейшему Патриарху Тихону этих девочек пропустили. Святейший Патриарх Тихон был очень прост. К нему доступно было. И вот, как они рассказывали, Святейший сидел в кресле, а ни у его ног на ковре и пели ему. А они много знали стихов, песнопений. Такое было им утешение.
Но и мне было утешение. Последнюю службу перед смертью (я где-то читала) Святейший Патриарх Тихон в Большом Вознесении служил. А до этого он служил у нас, в храме Петра и Павла на Преображенке. И я в Петра и Павла, когда служил эту предпоследнюю службу, благословение вместе с подружками у Святейшего получила.
А когда Святейший умер, всю ноченьку, не отходя от гроба, мы стояли в соборе. Полный собор был. Всю ночь, как обычно, Евангелие читалось, пели «со святыми упокой» вся церковь. Это была такая ночь! Ночь слёз, ночь молитвы, ночь, не забываемая никогда.
Мы близко ко гробу стояли, а потом уже ночь кончилась и была литургия.
В конце литургии (мы всё соображали, мы хитрые девчоночки были) вышли пораньше и стали (иначе потом толпа нас отодвинет, и мы окажемся вдали).
И тогда, я помню, владыка Борис сказал слово с паперти, мы слышали.
Когда Святейшего вынесли, я почему-то так плакала, так плакала... Наверное, потому, что недавно же у Святейшего благословение получала в Петра и Павла. Уже Святейшего мимо меня пронесли, а я и гроба не видела... А монах нёс кутью и мне говорит: «Помяни Святейшего, и тебя Господь утешит», – и эту кутью мне в руку дал.
И владыка Августин тоже участвовал – он нёс гроб.
И уже к вечеру: похороны кончились, вечер, а всё ещё поют «Со святыми упокой», поют у боковых ворот, нищих два целых ряда, и все поют... Темно, надо ехать (а ведь ехать в Черкизово, на Преображенскую площадь), и мы уже, уезжая, идём на Донскую улицу, и всё «со святыми упокой», «со святыми упокой»...
Отец Михаил Польский
Во дворе храма Петра и Павла были три домика для священников. Один домик настоятеля (отец Сергий, чудный был, уже старенький). Потом отец Михаил Польский (издавший позже жития новомучеников) – у него тоже домик отдельный. Был он очень известный проповедник, необыкновенный. Матушку его звали Татьяна Васильевна. Мы и матушку Татьяну, и отца Михаила близко знали, и впоследствии с дочкой, с Лидочкой, я даже переписывалась, до того, как она скончалась в Краснодаре.
Однажды в Прощёное воскресенье должен был служить епископ Антонин (Грановский), обновленец. Полный храм был народу, и батюшка отец Сергий, настоятель, вышел, и отец Алексий, второй священник, – а отец Михаил не вышел служить. За ним посылают – он не идёт.
За ним вторично послали. Ну и вот, отец Михаил так и не вышел с Грановским служить вечерню Прощёного воскресенья.
А через неделю его забрали. Но он просидел недели, наверное, две-три, а потом отпустили.
У них прислуга была, раба Божия Матрёна, такая смиренная, мы с ней были знакомы. И когда батюшку отпустили, Матрёша нам рассказывала. Сидят за столом матушка, Лидочка девочка (лет, наверное, восемь-десять было Лидочке), Матрёша и ещё там две-три особы были, и батюшка говорит: «Матушка, тяжело мне сказать (это как передано было одной из них, которая была за этим столом), но я уже, наверное, вас больше не увижу». И ещё сказал: «Лучше бы вас Господь взял. Потому что я уже с вами больше не буду». И его действительно опять забрали. Наверное, он не больше недели был на свободе.
Через год, когда батюшка уже был на Соловках, Татьяна Васильевна, матушка его, выхлопотала пропуск к нему, и ей дали. Уж сколько она там была, не знаю, но она вернулась, и у ней народилась девочка, Галя. Но Галя быстро умерла.
Умерла – и матушка прожила не больше полугода и тоже умерла. Отпевал владыка Августин Беляев, мой духовный отец.
А в доме отца Михаила жила матушкина сестра Мария Васильевна, приехала из Краснодара (отец Михаил сам краснодарский). Мария Васильевна была замужем за Николаем Николаевичем, тоже из родственников (по другой линии). Он стал псаломщиком в храме Петра и Павла.
И Николая Николаевича тоже забрали. Тогда Мария Васильевна забирает сиротку Лидочку и уезжает на родину, в Краснодар. Это были, наверное, 1923– 1925 годы.
Когда отец Михаил отбыл срок на Соловках (не менее десяти лет) и вернулся, под его, кажется, руководством создали тайную комиссию. Эта комиссия тайно, переодетые, по всем епархиям собрали материалов на две книги. И когда материалы эти были собраны, тогда отец Михаил уехал. Я ещё тайно читала, закрывалась, ото всех прятала эту книгу. Мне на короткий срок дали, и я скорей, чтобы всё прочитать. Я не могла, я прямо читала и плакала – плачу, читаю, у меня и слёзы, и мурашки. И потом я не всех, конечно, но многих из них знала.
А в 47-м году было разрешено первое путешествие в Старый Иерусалим.
Ездили Патриарх Алексий, владыка Николай, Туриков протодиакон, который английский знал, их было человек десять или одиннадцать. И когда они вернулись, то Сергей Павлович Туриков очень близкому мне человеку рассказал, что они повстречались с отцом Михаилом – он был в монастыре за Иорданом.
А потом он переехал в Америку, и в Америке он умер. Когда большевики узнали, что Польский за границей выпускает такие книги, то, можно сказать, в погоню за всеми этими событиями начали очень издеваться над Лидочкой, над дочкой.
Вызывали её, вопросы задавали (а ей было, может, лет семнадцать-двадцать)...
Уж очень терзали насчёт отца. И у неё на нервной почве отнялись ноги. За ней ухаживала тётя, Мария Васильевна, потому что Николай Николаевич, муж её, в ссылке без вести пропал.
Владыка Августин
У Петра и Павла на Преображенке, конечно, нам батюшки были дороги и близки. И вот пошли неприятности, и они стали исчезать... Лишались мы наших приходских пастырей. А в это время архиереи больше находились в Москве.
Из епархий их вызывали, и они устраивались кто как может.
И к нам приглашали служить архиереев, которые были, можно сказать, без дела и жили кто как. И очень часто появлялся один архиерей, который вдруг нам всем, подружкам, очень понравился, какой-то необыкновенный, какой-то особенный. Это был епископ Августин.
Его епархия – город Иваново-Вознесенск. Жить ему было негде, и его кто-то устроил жить в подвале одного небольшого храма, который и поныне цел. (Там сейчас библиотека. Это не доезжая поликлиники на Пироговской, церковь во имя Михаила Архангела.) Церковь была действующая, а под церковью была комнатка, прямо можно сказать, подвальное помещение. Мы там бывали. Чтобы войти в эту комнатку, надо было пройти тёмным коридором; в ней где-то наверху было окошко, стояли стол, кровать железная, святой уголок, и там ютился архиерей епископ Августин.
И вот его-то и приглашали служить к нам в Петра и Павла. Конечно, владыка ездил (и все так владыки) в своём монашеском архиерейском «обряде», то есть ряса, клобук или шапочка в зимнее время. Всенощную служил и обедню. Ночевал у старосты Владимира Михайловича.
У Петра и Павла был необыкновенный староста. Он неженатый, и сестра у него была просфорница, монахиня матушка Ольга. Она нас полюбила, а нам очень владыка понравился. И мы просили матушку Ольгу, чтобы она о нас владыке походатайствовала, чтобы нам поближе познакомиться и чтобы мы могли немножко с ним поговорить. Владыка нас благословил прийти, и мы все были у него. Все беседовали, и мы стали его духовными детьми, семь человек.
Но владыка, поскольку Москва не всегда его задерживала – вдруг по епархии хлопоты, тогда их отпускали, – уезжал, а потом возвращался. Но всё равно мы уже были ему близкие, и он нам близкий. Это было, наверное, в двадцать третьем – двадцать четвёртом году, я точно не помню.
Потом владыку сослали в Среднюю Азию, в город Ходжент. Мы караулили его, чтобы проводить. То есть всё время имели бдительность – когда его из тюрьмы вышлют, в какой день, – через кого-то кто-то как-то всё равно узнавал.
У него были ещё другие близкие люди в Москве, человек пять, которые помогали нам узнать, когда владыку будут высылать. И вот настал тот день. Вечером поздно, часов в одиннадцать, поезд с Казанского вокзала отправится в Среднюю Азию. Мы знали уже по расписанию, когда подавали состав. Мы смотрели: если вагон с решёткой, значит, будут ссыльные.
Вот в такой-то вечер мы дежурим-дежурим, ждём-ждём: подойдёт машина?
За час примерно «чёрный ворон» подъехал. Мы уже не все вместе, друг от друга врозь, чтобы нас не заметили, чтобы нас вместе не прогнали. И караулили.
Уже пассажиры сидят в вагонах, никого уже на платформе нет. Это даже позже одиннадцати часов было, потому что я хорошо помню, что народу никого не было, мы одни... И показалась высокая фигура владыки Августина. Он высокий, худощавый брюнет. Идёт – конвоиры ведут его. Он такой был величественный, спокойный, с посохом, в клобуке. Идёт за Христа в далёкий край, в неизвестность.
Мы увидели, он нас увидел...
Когда провожали мы его, так Серёжа Богданов (певец Большого театра, духовный сын владыки Августина, наш друг) привёл Нину, младшую дочь владыкину (ей было четыре года); и Люся, старшая, тоже тут была. И так они просили конвоира, чтобы разрешил с отцом попрощаться... Не разрешили. Помню, владыка вынул часы, посмотрел, нас благословил из окошка – и мы со слезами домой.
Пережили то, что передать нельзя.
Знали, что мы его провожаем, а увидим ли?
А владыка наш Августин, он из вдовых. Он сын священника, «академик» – окончил Казанскую академию, у него была матушка и двое деток. Первая дочка – Юлия, мы её звали Люсей. Ей было четыре года, а младшей, Ниночке, было четыре месяца, когда умерла матушка. И он принял монашество по благословению Святейшего Патриарха Тихона.
Его дочка Юлия мне рассказывала лично:
«Я однажды папу спросила:
– Пап, как ты нас мог, таких крошек, оставить, принять монашество? Он мне ответил:
– Юля, я вас поручил Матери-Церкви».
Потому что владыка знал: всё равно он на свободе не будет. И действительно, Церковь их и воспитала: верующие, совершенно чужие люди их приютили, как своих родных детей.
Владыку сослали на три года в город Ходжент, это триста километров за Ташкентом. Года два прошло – душа болит, душа рвётся к владыке. Знали, что он там живёт на свободе, то есть ссыльные снимали квартиру и жили свой срок, в неделю раз отмечались. И мы с Настей (одной из подружек) направились в Ходжент, побывали в Средней Азии.
Но эта ссылка была очень неплохая.
Они снимали себе у узбеков квартирку; там было три или четыре священника, несколько монашенок. У владыки была домашняя церковочка. То есть та комната была разделена, был лёгкий алтарь.
Владыкина кроватка стояла. Там маленькая прихожая, где столик и примус был.
Вместе с ним был и никогда не покидал его келейник (он потом стал о. Борисом дьяконом, во второй ссылке он умер.
Вместе с владыкой был, только на разных этапах).
И мы с Настей две недели гостили у владыки. Владыка каждый день служил литургию. Каждый день молились. В праздники приходили батюшки. Приходили матушки, помню мать Нину, мать Александру. И нам тогда казалось, девчонкам: батюшки, здесь рай! Не предвидели, что это очень ненадолго. Но это такое радостное...
А потом при нас был обыск у владыки. Думали, что, может, из-за нас заподозрили. Наши тряпочки все перерыли, в бутылке у меня святая вода была, это всё перетрясли... Через две недели мы уехали. Потом владыку переслали в город Пенджикент. Я помню, владыка писал письма: грязь непролазная, да...
Так вот мы и сдружились, и владыка так нас объединил! Даже прислал нам раз открыточку из Средней Азии, фотографии, на фотографии надписи, сам стихи написал, кому что. Мне в особенности, как бы сказать... ведь я же не собиралась замуж идти, а он мне написал всё то, что у меня в жизни случится. У меня фотография эта хранится с его надписью.
Когда владыка вернулся из ссылки, ему дали епархию – Сызрань. Мы все в отпуске там бывали, но это тоже ненадолго было. А потом опять ссылка, концлагерь.
Вот во вторую-то ссылку и ездили Настя с Ниной к нему в концлагерь. Десять километров зимой шли тайгой две девчонки – Нине был только двадцать один год. Все поражены были. А владыка говорил после, когда вернулся оттуда: «Если бы не та пища, что вы привезли (сухари), то, конечно же, я бы умер там от голода». Он свои порции отдавал – других спасал, а себя подкреплял этим.
Что там было... обращение начальства – это уж и передать нельзя. Конечно, жестокое и страшное.
Владыка рассказывал, что его работа была – собирать смолу. Два ведра на коромысле носил. А питание было плохое, сил совсем не было. И вот он набрал два ведра смолы и, шагая через какую-то яму, упал, и жидкая смола вылилась. Так ему в этот день кушать вообще ничего не дали, и пайка не дали.
А Боря, его келейник, умер от недоедания. И так владыка говорил: «Если бы не приезд духовных чад, то, как о. Борис умер там, за десять километров, мне тоже пришлось бы умереть».
Страшные годы.
А потом владыка вернулся. Вернулся в тридцать четвёртом году. Тогда не только владыка Августин, но и другие также через три года приезжали и некоторое время были на свободе. Дали ему епархию – Калуга. А в тридцать седьмом году – «без права переписки»...
Какие пережили страдания тогда все, и наш владыка покойный Августин! Он был на Дальнем Севере. Однажды дочь его Люся рассказывала, что случайно вернулся из ссылки старенький батюшка и разыскал её по поручению владыки. Он рассказал, что владыка настолько уже изнемогал, настолько уже был близок к смерти, что однажды ему сказали: «Владыко, уж вы-то готовы». А он ответил, указывая на свою телогрейку: «Пока она у меня на плечах, пока я никого не одел, которому холоднее, я ещё не готов».
На следующий день или через дватри дня этапом гнали ссыльных дальше, и один очень замёрз. И он снял эту телогрейку свою, одел его. А на второй день их перегоняли. И вот этот батюшка, который случайно вернулся, рассказал: «Когда нас погнали, владыка по дороге стал отставать. Зима, холод, мороз – отставал. Конвоир на него покрикивал, но он уже не в состоянии был идти. Мне удалось два раза украдкой повернуть голову в сторону, где отстал владыка.
Первый раз я видел – он шёл, качался.
А второй раз – он лежал уже на снегу. А куда нас пригнали – Беляев “выбыл”». И всё. В сорок третьем году.
Пояснение. Эта запись была сделана где-то в 1984 году. А спустя около десяти лет сведения о владыке были получены совсем другие, по затребованию на Лубянке. Было объявлено, что владыка в тридцать седьмом году был взят в тюрьму и в тюрьме расстрелян; правда, неизвестно где. Взят он был в Тульскую тюрьму. А что это был за батюшка, который приезжал к его дочери в Уфе, – остаётся загадкой. Может, это был один из «волков в овечьей шкуре».
(Окончание следует)
Подготовил
протоиерей Александр ШАРГУНОВ