Рассказ о человеке, который ежедневно и ежечасно выполнял одну из главнейших заповедей Христа
«Торопитесь делать добро» – таков был девиз Фёдора Петровича Гааза, человека совершенно удивительного, жившего в Москве в первой половине XIX века. Он родился в Германии (настоящее его имя Фридрих Иосиф), окончил курс медицинских наук в Вене, специализируясь на глазных болезнях. Он исцелил русского вельможу Н. Репнина, и тот в 1802 году пригласил его в Россию.
Генерал-губернатор Москвы князь Дмитрий Владимирович Голицын предложил Фёдору Петровичу стать членом тюремного комитета и главным врачом московских тюрем. Этому делу Гааз отдал себя без остатка, на деле показав, что добро можно делать каждый день и каждый час.
По роду своей деятельности Фёдор Петрович часто бывал в пересыльном арестантском замке на Воробьёвых горах, откуда осуждённых отправляли в Сибирь. Однажды две сестры-девушки со слезами просили штаб-лекаря Гофмана не разлучать их.
– Я тебя уже два раза оставлял с твоей больной сестрой, – сказал лекарь младшей сестре, – а теперь не могу. Если не хочешь разлучаться, то пусть больная переможет себя и идёт.
Сёстры согласились, предпочитая умереть вместе, чем быть разлучёнными.
Доктор Гааз, осматривая арестантов и увидев, в каком тяжёлом состоянии находится старшая сестра, сказал полицмейстеру полковнику Миллеру, что её отправлять ни в коем случае нельзя: она на этапе умрёт.
– Хорошо, доктор, оставьте её, – ответил Миллер.
– А сестра?
– Пусть отправляется.
– Этого допустить нельзя! – горячо возразил Гааз. – Когда сёстры вместе, они могут помогать друг другу. Если же их разлучить, то трагедии не избежать.
Миллер остался непреклонен.
– Я говорю не от себя, но от имени тюремного комитета, авторитет которого вы должны уважать, – не отступал доктор.
– Авторитет тюремного комитета я не только уважаю, но и ценю, – ответил полковник, – закон же нарушить не могу.
– Речь идёт не о законе, а человеколюбии.
– Я человек военный и изменить ничего не могу.
Доктор Гааз секунду помолчал, а потом твёрдо произнёс:
– Я вынужден буду доложить об этом инциденте самому государю.
– Воля ваша.
– Кроме земного суда, есть Высший суд, – продолжал Гааз. – Никто из нас его не избежит. Мы предстанем на нём вместе с этими несчастными сёстрами, и тогда они выступят как обвинители.
Полковник потупил голову.
– Хорошо, – наконец сказал он. – Оставьте обеих сестёр.
***
«Постояльцы» арестантского замка ждали посещения доктора как праздника. Они сложили о нём поговорку: «У Гааза нет отказа». Самые тяжкие и закоренелые преступники относились к нему с чрезвычайным почтением. Он смело, без охраны, входил в камеры отпетых злодеев – с клеймами на лице, наказанных плетьми, приговорённых в рудники без срока – и оставался там длительное время. Не было ни одного случая, чтобы арестант оскорбил его или дерзко с ним разговаривал.
Однажды губернатор Сенявин, приехав к Гаазу домой, стал свидетелем необычной картины. Закованный в кандалы, доктор шагал взад и вперёд по комнате, ведя счёт своим шагам.
– В чём дело? – спросил Сенявин, когда Фёдор Петрович остановился.
– Я создал облегчённые кандалы и прошёл в них расстояние, равное первому этапу до Богородска, – ответил Гааз.
– Ну и как?
– Несладко, – ответил Фёдор Петрович, вытирая со лба обильный пот. – И всё же в таких кандалах страдальцам будет намного легче.
В журналах Московского тюремного комитета с 1829-го по 1853 год было записано сто сорок два предложения Гааза с ходатайствами о пересмотре дела, о помиловании осуждённых или о смягчении им наказания. Председателем этого комитета был знаменитый митрополит Филарет (Дроздов). Ему наскучили постоянные и, быть может, не всегда строго проверенные, но вполне понятные ходатайства Гааза о невинно осуждённых.
– Вот вы говорите, Фёдор Петрович, о невинно осуждённых, – заметил однажды владыка. – Таких нет. Если человек подвергнут каре, значит, за ним есть вина...
Вспыльчивый Гааз вскочил с места.
– Да вы о Христе забыли, владыка! – воскликнул он.
Члены комитета смутились и замерли: таких слов влиятельному митрополиту никто никогда не говорил. Но глубина ума Филарета была равносильна сердечной глубине доктора. Архиерей поник головой и замолчал. Прошло несколько томительных минут. Наконец владыка встал.
– Нет, Фёдор Петрович, когда я произнёс мои поспешные слова, не я о Христе позабыл – Христос меня позабыл, – сказал он, благословил членов комитета и вышел из комнаты.
Поражает смирение, проявленное маститым архиереем, оно говорит о его чрезвычайно высокой духовности.
***
Как-то московский тюремный замок посетил государь император Николай Павлович, который обратил внимание на согбенного старика семидесяти лет.
– Что это за человек? – спросил государь.
– Он приговорён к ссылке в Сибирь, – ответил сопровождавший чиновник.
– А почему он до сих пор здесь?
– Его задерживает доктор Гааз. Он считает, что арестант очень дряхл и долго в пути не протянет.
– Значит, ты считаешь, что он не должен нести заслуженного наказания? – обратившись к Гаазу, спросил государь.
Вместо ответа доктор опустился на колени. Думая, что тот таким способом просит прощения за допущенные послабления арестанту, государь (он знал доктора лично) сказал:
– Полно, Фёдор Петрович, я не сержусь. Встань.
– Не встану! – решительно ответил Гааз.
– Ну, я же говорю тебе, что не сержусь на тебя. Чего ты ещё хочешь?
– Государь, помилуйте старика. Ему осталось жить совсем немного. Он настолько слаб, что не осилит и нескольких этапов. Я не встану, пока не помилуете его…
Государь задумался.
– На твоей совести, Фёдор Петрович, – сказал он, наконец. – Я милую его.
Только после этих слов счастливый и взволнованный Гааз встал с колен.
***
В Москве Фёдора Петровича знали все жители, от мала до велика. И не только знали, но и любили. Однажды в морозную зимнюю ночь доктора срочно вызвали к больному.
– Быстрей запрягай лошадь, – распорядился Фёдор Петрович, обращаясь к своему безсменному кучеру Егору.
Тот замешкался, и Гааз не стал его ждать. Он вышел на улицу в надежде поймать извозчика. Как нарочно, поблизости никого не оказалось. Тогда доктор пошёл пешком. Шагал он быстро, да и дорогу знал хорошо. Но в тёмном безлюдном переулке его остановили грабители.
– Снимай шубу, – распорядился один из них.
– Братцы, да вы что, – оторопел доктор. – Куда же я без шубы?
– Снимай, говорят.
– Да ведь я замёрзну, – пытался урезонить грабителей доктор. – Смотрите, какой мороз.
– Поменьше слов, любезный! Мы шутить не любим!
– Да я вижу, что вы люди серьёзные.
Но и я не на прогулку вышел – спешу к больному.
– Нас мало интересует, куда ты идёшь. Нас интересует твоя шуба и твой кошелёк.
– Кошелёк мой тощ, как бездомная собака, а шуба, хоть и волчья, но старая, вытертая и вряд ли вас устроит.
– Устроит, да ещё как! Скидывай!
– Ну хорошо, – согласился доктор,
– пусть будет по-вашему. Шубу я вам отдам, только сначала должен навестить больного. Скажите ваш адрес, и я пришлю её вам.
– Нашёл дурака, – рассмеялись грабители. – Вместо шубы ты пришлёшь полицейских. А мы их не очень-то почитаем.
– Не бойтесь, я вас не выдам, я ещё никого не обманывал. Меня зовут доктор Гааз. Я живу в больнице в Малом Казённом переулке. Наступила секундная пауза.
– Батюшка, Фёдор Петрович, – воскликнули грабители. – Так бы сразу и сказал, кто ты. Прости нас, окаянных. Иди с Богом.
– Ну, вот и хорошо. Вот вам на чай, а я побегу.
– Мы тебя проводим, а то вдруг кто ещё…
– Нет, нет, благодарствую. Мне тут рукой подать, – уже на ходу ответил доктор.
***
Движимый редким человеколюбием, Гааз устроил в ветхом доме упразднённого Ортопедического института Полицейскую больницу для бездомных, прозванную в народе «Гаазовской». Сюда поступали люди, найденные на улице,
изнурённые нуждою или болезнью. Если в лечебнице свободных мест не было, доктор устраивал больных в собственной квартире и сам за ними ухаживал.
В тюремном комитете раздались голоса против этой лечебницы (она не была предусмотрена уставом), и ей грозило уничтожение. Гааз решил во что бы то ни стало отстоять своё детище. Получая в качестве старшего врача больницы всего 285 рублей 72 копейки в год, он почти всю сумму тратил на больных.
Ремонтировать лечебницу ему помогали знакомые купцы-благотворители.
Доктор вёл большую переписку, сражаясь с комитетом, часто обращался к обер-полицеймейстеру, в ведении которого была лечебница, умолял генерал-губернатора Щербатова сохранить учреждение – и добился-таки своего:
Полицейская больница была признана постоянным учреждением для приёма страдальцев. В лечебнице было сто пятьдесят кроватей, на каждого пациента отпускалась весьма скромная сумма. Между тем население Москвы росло, стало больше и бездомных. Отказывать им в приёме Гааз был не в силах, и вскоре число больных, нашедших себе приют в лечебнице, увеличилось почти вдвое.
Началась тягостная переписка с комитетом и с другими ведомствами, начальство требовало объяснений и отчётов по любому пустяку. Стали раздаваться обычные обвинения против Фёдора Петровича в нарушении порядка.
Гааз или отмалчивался, или давал объяснения, признаваемые явно неудовлетворительными, но количества больных всё-таки не сокращал.
Князь Щербатов (к нему постоянно поступали жалобы на доктора) вызвал к себе Гааза и потребовал сократить число пациентов до нормы, то есть до ста пятидесяти человек.
– Я не могу этого сделать, – ответил Гааз.
– Почему?
– Мои пациенты – особые. Жизнь в них еле-еле теплится. Если их выбросить на улицу, они погибнут. Я отвечаю за них перед Господом Богом.
– И всё же надо соблюдать порядок,
– сказал генерал-губернатор. – Моё последнее слово: сто пятьдесят человек, и ни одного больше.
Старик опустился на колени и заплакал навзрыд. Слёзы ручьём текли на его поношенный сюртук. Сердце генералгубернатора дрогнуло. Он понял, что его требование превышает силы старика.
– Что ты, что ты, Фёдор Петрович, – Щербатов поспешно подошёл к Гаазу.
– Прости меня. Считай, что я не говорил последних слов.
Он помог ему подняться. Разговор о больнице не поднимался больше до самой смерти Гааза. По молчаливому соглашению все стали смотреть на её «безпорядки» сквозь пальцы.
***
Строгий блюститель нравов, Фёдор Петрович влиял на людей не только советами и наставлениями, но и другими способами.
У одного из московских купцов, старого холостяка, была весьма соблазнительная картина. Она висела в его спальне, задёрнутая зелёной тафтой. Ему захотелось показать её доктору Гаазу. Купец заранее приготовился услышать нелестные слова в свой адрес. Но он ошибся. Доктор долго молчал, а затем произнёс:
– Продайте мне эту картину.
– Фёдор Петрович, я вас очень уважаю и поэтому продать не могу, – сказал купец. – Я дарю её вам.
– Нет, – возразил гость, – подарка мне не надо. Я прошу вас продать картину.
– Хорошо, – согласился купец и заломил баснословную цену.
– Картина за мной, – сказал Фёдор Петрович и, попрощавшись, тотчас уехал.
Через три месяца он снова навестил купца и вручил ему требуемую сумму.
Тот не без сожаления расстался с полотном. Прошло несколько дней. Купец затосковал, ему захотелось хоть одним глазком ещё раз посмотреть на любимую картину. Он приехал к доктору, завязалась беседа, в течение которой гость искал глазами искомый предмет и… не находил его.
– Где же моё сокровище? – спросил он, наконец, у хозяина.
– Здесь, рядом с тобой, – ответил Гааз.
– Да где же? Я не вижу его, – воскликнул с досадой купец.
– Оно… в печке, – пояснил хозяин.
***
Все мы хорошо помним знаменитый роман Виктора Гюго «Отверженные» и, в частности, эпизод, в котором рассказывается о том, как епископ Мириель приютил и обогрел бывшего каторжника Жана Вальжана. Утром, покидая гостеприимный дом, Жан Вальжан похитил несколько серебряных ложек. Но ему не удалось воспользоваться ими: жандармы схватили вора и привели к епископу.
Тот встретил своего знакомца приветливой улыбкой.
– Отчего же, друг мой, вы не взяли и серебряные подсвечники, которые я вам тоже подарил? – спросил он.
Толчок для нравственного перерождения был дан, и Вальжан, духовно просветлённый, вступил в новую жизнь.
А вот что случилось в Малом Казённом переулке лет за двадцать до выхода в свет «Отверженных». К Гаазу пришёл бедный человек, страдавший каким-то недугом. Доктор помог ему и советом, и лекарством. Уходя, пациент украл ручные часы, которые лежали на столе.
Не успел он выйти за ворота больницы, как был схвачен с поличным. Сторож предложил вызвать полицейского и составить протокол, но Гааз запретил это делать. Он долго беседовал с вором, напоил его чаем и, вручив ему солидную сумму денег, отпустил с миром.
Однажды в Екатерининскую больницу поступила крестьянская девочка.
Ей было одиннадцать лет. Она была поражена редкой болезнью – водяным раком (потом), который в течение пяти дней «съел» пол-лица. Девочка страдала от сильных болей. Кроме того, лицевые ткани, разлагаясь, издавали невыносимое зловоние. Ни врачи, ни фельдшеры, ни нянечки, ни даже родная мать девочки не могли пробыть в комнате, где находилась страдалица, сколько-нибудь длительного времени.
К девочке пригласили Фёдора Петровича Гааза. Он находился рядом с ней более трёх часов. Сидя на кровати, говорил ей ласковые слова, обнимал, целовал и утешал её. Он навестил её ещё два раза. Визиты прекратились только тогда, когда девочка отошла в иной мир.
***
Фёдор Петрович ездил по Москве на старой пролётке и на старых лошадях.
Концы приходилось делать большие, и проголодавшийся доктор останавливался иногда у какой-нибудь пекарни и покупал четыре калача – один для себя, один для кучера и два для лошадей. В 1850 году почитатели Гааза прислали ему в подарок (разумеется, не указав своих имён) новую прекрасную карету и пару добрых лошадей. Фёдор Петрович немедленно отправил их к известному каретнику Мякишеву, прося купить присланное за хорошую цену. Вырученные деньги доктор раздал бедным и нищим.
***
Гааз был высок ростом, широкоплеч, немного сутуловатый, с крупными чертами лица. Его голубые глаза светились нежной добротой. Несмотря на неоднократные просьбы друзей, он никак не соглашался написать с себя портрет. Пришлось прибегнуть к хитрости. Князь Щербатов пригласил Фёдора Петровича к себе и долго беседовал с ним. А в это время художник, спрятавшийся за ширмой, написал портрет гостя, правда, в профиль.
***
Когда доктор Гааз скончался, то в его квартире, кроме старой мебели, поношенной одежды, небольшого количества книг и нескольких рублей, ничего не оказалось. Полиции пришлось хоронить его за свой счёт. В похоронах участвовало двадцать тысяч (!) человек, гроб несли на руках до самого кладбища.
«Самый верный путь к счастию не в желании быть счастливым, а в том, чтобы делать других счастливыми, – писал Фёдор Петрович Гааз. – Для этого нужно внимать нуждам людей, заботиться о них, не боясь труда, помогая им советом и делом, словом, любить их, причём чем чаще проявлять эту любовь, тем сильнее она будет становиться, подобно тому, как сила магнита сохраняется и увеличивается от того, что он непрерывно находится в действии…»
Николай Петрович
КОКУХИН