История – или, точнее, историография Февральской революции с изумительной степенью точности повторяет рецепт артиллерийского производства: берётся дыра и обливается выдумками. Самое занятное то, что в феврале 1917 года никакой революции в России не было вообще: был дворцовый заговор. Заговор был организован:
а) земельной знатью, при участии или согласии некоторых членов династии – тут главную роль сыграл Родзянко;
б) денежной знатью – А. Гучков;
в) военной знатью – ген. М. Алексеев.
У каждой из этих групп были совершенно определённые интересы. Эти интересы противоречили друг другу, противоречили интересам страны и противоречили интересам армии и победы – но никто не организует государственного переворота под влиянием плохого пищеварения. Заговор был организован по лучшим традициям XVIII века, и основная ошибка декабристов была избегнута: декабристы сделали оплошность – вызвали на Сенатскую площадь массу. Большевистский историк проф. Покровский скорбно отмечает, что императора Николая Первого «спас мужик в гвардейском мундире». И он так же скорбно говорит, что появление солдатского караула могло спасти и императора Павла Первого. Основная стратегическая задача переворота заключалась в том, чтобы изолировать государя императора и от армии, и от «массы», что и проделал генерал М.Алексеев. Самую основную роль в этом перевороте сыграл А. Гучков. Его техническим исполнителем был генерал М. Алексеев, а М. Родзянко играл роль, так сказать, слона на побегушках. Левые во всём этом были абсолютно ни при чём. И только после отречения государя императора они кое-как, постепенно пришли в действие: Милюков, Керенский, Совдепы и, наконец, Ленин – по тем же приблизительно законам, по каким развивается всякая настоящая революция. Но это пришло позже – в апреле–мае 1917 года. В феврале же был переворот, организованный, как об этом сказали бы члены СБОНРа или Лиги, «помещиками, фабрикантами и генералами». Так что, если члены СБОНРа, или Лиги, или всяких таких малопочтенных предприятий клянутся великими принципами Февраля, то они клянутся принципами «помещиков, фабрикантов и генералов». По всей вероятности, ни о чём этом члены СБОНРа, или Лиги, или всяких таких малопочтенных предприятий и понятия не имеют.
Таким образом, символика Февраля с потрясающей степенью точности повторяет символику Петра Первого. Правые, которые сделали революцию, признаться в этом не могут никак. Именно поэтому правая публицистика эмиграции ищет виновников Февраля в англичанах, немцах, евреях, масонах, японцах, цыганах, йогах, бушменах, в Председатель IV Государственной Думы А.И. Гучков нечистой силе и в деятельности тёмных сил, ибо как признаться в том, что «тёмными силами» были как раз помещики, фабриканты и генералы? Не могут об этом говорить и левые – ибо что тогда останется от народной революции? От великих завоеваний Февраля? И от «восстания масс против проклятого старого режима»? Правые не могут признаться в том, что страшная формулировка государя императора о предательстве и прочем относится именно к их среде, левым очень трудно признаваться в том, что февральская манна небесная, так неожиданно свалившаяся на них, исходила вовсе не от народного гнева, не от восстания масс и вообще не от какой «революции», а просто явилась результатом предательства, глупости и измены в среде правившего слоя.
Таким образом, фальшивка Февраля декорируется с двух сторон: левые пытаются всё свалить на народ, правые – на народ, «обманутый левыми». Как будет показано дальше, никакой «народ» никакого участия в Феврале не принимал. Но кое-какие массы принимали кое-какое участие в «углублении Февраля» – а что им оставалось делать? Веками и веками привычная власть пала. Кому было верить? Массы не верили никому. Прежде чем перейти к изложению фактической стороны событий конца 1916 года, когда заговор назревал, и начала 17-го, когда он был реализован, попробуем поставить вопрос: кому это было нужно? – qui prodest? Нельзя же, в самом деле, предполагать, чтобы люди по пустякам пошли на такое предприятие, которое при неудаче грозило виселицей. Чтобы такие факторы, как болезненная застенчивость государыни императрицы, могли бы толкнуть людей на государственный переворот. Или чтобы даже и распутинская легенда, созданная верхами аристократии, могла играть какую-то реальную роль.
Ведь вот никого в своё время не возмущали ни Орловы, ни Зубовы – при всей фактической стороне их плодотворной деятельности. Почему вымышленное «влияние» Распутина могло вызвать негодование? И именно в тех слоях, которые по ежедневной своей практике не могли не знать, что никакого влияния не было. Никакой роли не могло играть и положение армии, ибо если кто-либо в мире знал, что армия наконец вооружена до зубов, то в первую голову этого не могли не знать генерал Алексеев, как начальник штаба Верховного Главнокомандующего, и А. Гучков, как председатель Военно-промышленного комитета. Впоследствии М. Родзянко – самый массивный, самый громогласный и, по-видимому, самый глупый из участников заговора – писал о том, что с революцией или без революции Россия всё равно была бы разбита. Как мы уже знаем, некоторые, несколько более умные люди,
чем М. Родзянко, например, У. Черчилль, придерживались диаметрально противоположной точки зрения. Таким образом, все эти соображения отпадают начисто. Остаются другие.
Если мы честно продумаем нашу внутреннюю историю Петербургского периода, то мы увидим, что красной и кровавой нитью проходит через неё цареубийство. Говоря несколько символически – от царевича Алексея Петровича до царевича Алексея Николаевича. Все цареубийства, кроме цареубийства 1 марта 1881 года, были организованы знатью. И даже убийство царя-освободителя находится под некоторым вопросом: в самом деле, почему не смогли охранить? Может быть, не очень хотели? Жалкая кучка изуверов организует семь покушений, и весь аппарат империи никак не может с этой кучкой справиться.
В самом деле – почему? Как бы то там ни было, место, занимавшееся русскими государями, было самым опасным местом в мире. И если Алексей Петрович, Иоанн Антонович, Пётр Третий, Павел Первый, Александр Второй и Николай Второй погибли от руки убийц, то ведь Николай Первый и Александр Третий спаслись только случайно. Восшествие на российский престол почти равнялось самоубийству. Дело заключалось в том, что Петербургская империя строилась как империя крепостническая, и Петербург был необходим как штаб, который мог бы держать монархию в плену, изолировав её от страны, от нации, от массы и непрерывно держа носителей Верховной Власти под дулом цареубийства. Так было с Алексеем Петровичем и так же случилось с Николаем Александровичем. Санкт-Петербург был построен именно для этого.
Русская знать стояла накануне полной экономической катастрофы, точно так же, как перед Петром Первым она стояла накануне политической. В предвоенные годы дворянское землевладение теряло до трёх миллионов десятин в год. Задолженность дворянского землевладения государству достигла чудовищной суммы в три миллиарда рублей. Если эту сумму перевести хотя бы на цену фунта мяса (около двугривенного в России тогда и около доллара в САСШ сейчас), то она будет равняться 12–15 миллиардам долларов.
Два или три «плана Маршалла», вместе взятых. Покрыть эту задолженность дворянство не имело никакой возможности – оно стояло перед полным банкротством. Низовое и среднее дворянство давно примирилось с судьбою. Оно, по существу, возвращалось в старое положение московского служилого слоя. Оно заполняло администрацию, армию, свободные профессии, в очень слабой степени шло и в промышленность. Если, по словам алдановского профессора Муравьёва, Александр Второй отнял у дворянства половину его состояния, – то столыпинские реформы отнимали и вторую. Для дворянской массы это уже не было угрозой: она служила, работала, и её «поместья» были только или «подсобным предприятием», или – ещё проще – дачей. Для нашего «вельможества» столыпинская реформа была началом окончательного конца. Такие дворяне, как А. Кони, или Л. Толстой, или Д. Менделеев, или даже А. Керенский, шли в «профессию», которая иногда оплачивалась очень высоко, но которая никак не могла оплатить ни дворцов, ни яхт, ни вилл в Ницце, ни даже яхт-клуба в Петербурге. Это было катастрофой, от
сюда и та травля, которой подвергался П.А. Столыпин со стороны Совета Объединённого Дворянства. Супругу министра его величества П.А. Столыпинав «салонах» не принимали, как не принимали и супругу С.Ю. Витте.
П.А. Столыпин был убит. Государь продолжал то дело, которое не совсем уж правильно называется столыпинской реформой, правильнее было бы назвать его Николаевской реформой, как всегда медленно и как всегда с огромной степенью настойчивости, – ничего не ломая сразу, но всё переделывая постепенно. Для дворцов, яхт, вилл и прочего отстранение государя императора было единственным выходом из положения – точно так же, как в своё время убийство Павла Первого.
Особенно трагическая чёрточка всего этого заговора заключается в том, что и часть Династии приняла в нём активное участие. Династия – чем дальше от престола, тем больше сливалась с земельной аристократией, с её политическими и социальными интересами.
В начале января 1917 года повелением государя императора четыре Великих князя были высланы из Петербурга (см.: С. Ольденбург, т. II, с. 232) – и конечно, у государя императора были для этого достаточные основания, при его антипатии ко всякого рода крутым мерам. Династически-аристократическая группа строила свои расчёты на вел. кн. Николае Николаевиче, который, кажется, не без основания считался крайним реакционером и отношение которого к царской семье было чрезвычайно плохим. Тот факт, что о заговоре вел. кн. Николай Николаевич знал, не может, по-видимому, вызывать никакого сомнения. Дальнейшее пока неясно. Но, во всяком случае, именно эти круги обеспечили заговору его технического исполнителя, генерала Алексеева.
Иван Лукьянович СОЛОНЕВИЧ
(глава из книги
«Мифы революции»)
Дневниковая запись императора Николая II от 15.03.17