19 апреля 1949 года, 70 лет назад, родился Валерий Кузьмич ПОЛЯНСКИЙ
Как в самые застойные советские годы удалось «пробить» запись «Всенощного бдения»? Чего партийная элита боялась как огня? Почему артисты хора 9 лет не требовали зарплаты? Какой народ глубже всех воспринимает русскую музыку?
На вопросы заместителя главного редактора журнала «Русский Дом» Андрея Викторовича ПОЛЫНСКОГО отвечает народный артист России, художественный руководитель и главный дирижёр Государственной академической симфонической капеллы России Валерий Кузьмич ПОЛЯНСКИЙ.
– Валерий Кузьмич, в советское время вы были одним из первых исполнителей русской духовной музыки на большой сцене. Вас даже обвиняли в «поповщине». Расскажите, как это было?
– Как только я организовал камерный хор в Московской консерватории, мы сразу начали исполнять русскую духовную музыку. В то время подобные произведения были почти под запретом, достать ноты было практически невозможно. Мы начинали с расшифровок старинных рукописей, которые делал профессор Протопопов. Затем это были концерты композитора Бортнянского, нам удалось исполнить и записать 45 его концертов, исполнить духовные произведения Рахманинова, Чайковского, Чеснокова, Гречанинова.
– А каким образом вам удалось в самые застойные годы «пробить» запись «Всенощного бдения» Рахманинова?
– Это был 1982 год. Я знал, что тогдашний заместитель министра культуры СССР Георгий Александрович Иванов, несмотря на свой высокий пост, был верующим человеком. Однажды он пришёл к нам на репетицию в бывшем Синодальном зале (ныне – Рахманиновский зал консерватории). Пели сочинения Танеева, Чайковского, Рахманинова, Бортнянского. Он послушал и прослезился, а после сказал: «Я вспомнил время, когда меня мама водила в церковь». У меня это осталось в памяти. И вот я пришёл к нему на приём с такими словами: «Мне стыдно за нашу русскую культуру и за Отечество, потому что величайшее музыкальное произведение XX века – «Всенощное бдение» Рахманинова – исполняют кто угодно (англичане, немцы, болгары, поляки), но только не русские». И рассказываю ему о мечте записать «Всенощную» в соборе города Смоленска. Он подумал, набрал номер телефона директора фирмы звукозаписи «Мелодия» и дал указание. В итоге наш хор вместе с солисткой Ириной Константиновной Архиповой поехал в Смоленск. Так родилась эта запись, которая до сих пор пользуется большим успехом во всём мире.
– В то время в Смоленске правящим архиереем был будущий Патриарх – митрополит Кирилл?
– Да, нас принимал в Успенском соборе сам митрополит Кирилл. Владыка очень интересно и увлекательно рассказал нам о соборе, затем гостеприимно напоил чаем, проявив большое радушие и доброжелательность. Перенёс все службы в малый собор, который находится рядом с Успенским. Мало того, он лично присутствовал на записях «Всенощной». А работали мы в основном по ночам, после окончания вечерних богослужений. Смоленский собор огромен. В него легко бы поместился Успенский собор Кремля. Мы пели на хорах, которые располагались примерно на высоте 14-этажного дома. Это было незабываемо. Потом мы несколько раз возвращались в Смоленский собор, писали там «Литургию» Рахманинова и часть концертов Бортнянского, и каждый раз нас там гостеприимно принимали. У меня остались самые тёплые воспоминания об этом времени и об этом человеке.
– Обвинения в пропаганде «поповщины» относятся именно к этому времени?
– Нападки начались уже после выхода в свет записи «Всенощного бдения». Министерство культуры пять раз заворачивало представление меня на звание «заслуженного». Апогей пришёлся на середину 80-х, когда меня чуть не арестовали. В городе Пскове, на вечере, посвящённом дню рождения Пушкина, после торжественной части с выступлением местной партийной и хозяйственной элиты планировался концерт нашего хора. Торжественная часть неприлично затянулась, и ко мне подскочил заведующий культурой обкома партии, попросил сократить программу концерта. «Как так?» – спросил я. «А так – оставьте самое лучшее», – был ответ. В итоге я и оставил самое лучшее – духовную музыку. Представьте – в зрительном зале сидят видные советские поэты, писатели, партийная элита, иностранцы, а со сцены звучат слова молитвы, облечённые в музыкальную форму. После чего был жуткий скандал. Первый секретарь обкома партии на меня кричал, обещал всевозможные кары, если на повторном концерте я вновь позволю себе «поповщину». Это меня крепко разозлило, и на втором концерте в Пскове мы опять исполнили церковные песнопения Бортнянского, Рахманинова и Чайковского. Через три месяца этого секретаря обкома сняли с должности, а вскоре наступило потепление власти по отношению к Церкви.
– Ваш интерес к духовной музыке – от бабушки? Я знаю, что она пела в церковном хоре.
– Как сказать… 1949 год – времена были трудные. Бабушка и мама были верующими людьми, папа – партийный. Он даже получил выговор за то, что меня окрестили. У нас с братьями было обычное советское детство, с той оговоркой, что бабушка и мама водили нас в церковь. Особый интерес проявился тогда, когда я начал заниматься хором и ко мне в руки попали первые печатные издания дореволюционного времени.
– Желание стать дирижёром пришло к вам самостоятельно?
– Вы знаете – самостоятельно, потому что когда я учился в школе, то не на шутку увлёкся хоровым пением. Когда я поступил в музыкальное училище при консерватории, у меня был громадный голосовой диапазон – мог петь и очень высокие, и очень низкие ноты. У меня был потрясающий педагог по вокалу – Татьяна Дмитриевна Смирнова, которая меня очень многому научила. Ещё когда учился в училище, меня пригласили петь в камерный хор Московской консерватории, где я окунулся в настоящую сложную классическую музыку. После окончания училища с первого раза поступил в консерваторию, хотя там был огромный конкурс. Попал в дирижёрско-хоровой класс Бориса Ивановича Куликова. Это был фантастический педагог и глубоко нравственный человек, мне посчастливилось быть одним из его любимых учеников.
– А Камерный хор вы организовали, ещё учась в консерватории?
– Да, я ещё был студентом. Создал Камерный хор из студентов разных факультетов консерватории и музыкальных училищ города Москвы. А после концерта 1 декабря 1971 года в Малом зале консерватории нам дали зелёный свет, и мы стали Камерным хором Московской консерватории. Девять лет мы существовали как любительский хор, а в 1980 году нам присвоили статус профессионального.
– В эти же годы вы успели проработать дирижёром Московского театра оперетты, а потом и Большого театра. Как вы находили время на параллельную работу с хором?
– Сначала мы репетировали по воскресеньям, потом добавилась среда и пятница по утрам. Мы приходили на репетицию, и каждый опускал в общую копилку по 10 копеек. На эти деньги мы распечатывали ноты. А когда в 1975 году появилась возможность поехать на Международный конкурс «Гвидо д`Ареццо» в Италию, нам помогло с деньгами Хоровое общество, которым руководил тогда Владислав Геннадьевич Соколов. А костюмы сшили себе сами. В итоге на этом престижнейшем хоровом конкурсе мы получили Гран-при. На следующий год из оргкомитета «Гвидо д`Ареццо» мне пришло персональное предложение стать членом жюри этого конкурса. И я на 14 лет стал невыездным. В течение нескольких лет итальянцы присылали приглашение на моё имя, но из министерства культуры всегда отвечали, что я тяжело болен, и потому приехать не могу.
– Я поймал себя на мысли: удивительные люди! Девять лет, не получая ни копейки, на голом энтузиазме занимались любимым делом…
– Время было другое и ценности другие. У меня в хоре пел, например, Миша Сапонов – сейчас это выдающийся консерваторский теоретик. Он не был певцом, ему просто было интересно хоровое пение. Пел в нашем хоре Володя Попов, замечательный тенор, будущий солист Метрополитен-опера. В коллективе собирались настоящие энтузиасты хорового пения, многие из которых, кстати, через духовную музыку пришли в Церковь. Дореволюционные ноты доставали с огромным трудом, переписывали от руки, как великую ценность. А сейчас – что? Нажал на кнопку компьютера – вот тебе и ноты, всё доступно.
– В 1991 году произошло слияние Камерного хора и симфонического оркестра Министерства культуры – так образовалась капелла. Чья это была идея – объединить два коллектива?
– Спровоцировал эту идею ваш покорный слуга. Ещё в консерватории я мечтал создать синтез из хора и симфонического оркестра. Я искал возможности и средства, чтобы организовать такой коллектив. Советовался со своим профессором, Геннадием Николаевичем Рождественским, с которым у меня были очень доверительные отношения, и он предложил объединить хор и оркестр. Мы объединили наши усилия и в итоге создали Государственную академическую симфоническую капеллу России. Геннадий Николаевич Рождественский с капеллой провёл всего один концерт и уехал в мировое турне с оркестром, а по возвращении подал заявление об уходе. Следом за ним из капеллы ушли большинство музыкантов оркестра. Когда я приехал из Швеции, где в то время работал, мне пришлось собирать оркестр почти заново. Начало 90-х, в стране разруха, финансирование никакое… Нас выручило то, что мы начали записывать диски в английской фирме «Шандос», которая издала порядка 100 дисков капеллы. Благодаря этому контракту мы смогли выжить в 90-е. Сейчас тоже непросто. Например, у нас до сих пор нет своего постоянного помещения, репетиционной базы.
– В это же время вы начали искать новые музыкальные формы и стали одним из первых дирижёров, кто поставил оперу в концертном исполнении. Эта идея оправдала себя?
– Да, оправдала. Во-первых, у зрителя появился колоссальный интерес к этому жанру. Например, абонемент этого года в консерваторию на наши концерты был раскуплен буквально в течение 5 дней. Полный аншлаг! А начинать было, конечно, тяжело. Люди поначалу не понимали, что это такое. Сейчас появились и новые технические возможности. Например, в концертном зале «Зарядье» мы показываем детям сказку Римского-Корсакова «Кощей Бессмертный» – с видеорядом, спец-эффектами. «Войну и мир» Прокофьева, которая была одной из первых наших опер в концертном исполнении, мы потом привезли в Торжок и сделали там масштабную постановку прямо на улице. Из Большого театра привезли в провинцию «Жизнь за царя» Глинки и тоже показывали на улице. А в Ельце на открытом воздухе поставили спектакль «Тамерлан, или Легенда о граде Ельце» Александра Чайковского. Действо происходило на высоком берегу реки, там, где некогда город держал оборону. Участвовали артисты капеллы, оркестр,
40 всадников на лошадях, шесть десятков мимансов, исполняющих роли русских и монгольских воинов. А для ельчан это был самый настоящий праздник: люди пришли на спектакль, как на бал, – в вечерних платьях и костюмах, то есть надевали на себя самое лучшее. Это дорогого стоит.
– Как правило, вокальная техника хоровика и солиста различается. Выпускник консерватории, попав в хор, должен научиться петь в коллективе, значит по-другому. Как это отражается в оперных постановках? Вы приглашаете солистов со стороны или обходитесь своими силами?
– Не могу сказать, что оперные голоса сильно различаются от хоровых. Другое дело, что певцы-солисты не умеют петь в хоре, их этому надо учить. А вообще, в отличие от западной, русская хоровая школа всегда отличалась отличным вокалом. На Западе ведь хоры полупрофессиональные. В моей практике был такой курьёзный случай. Хор нашей капеллы, который тогда состоял из 50 человек, поехал на гастроли в Англию, где вместе с хором «Би-би-си», состоявшем из 120 человек, мы исполняли сочинение Дворжака «Свадебные рубашки» в лондонском Альберт-холле. Но каково же было моё удивление, когда на утреннюю репетицию накануне концерта пришли всего два артиста хора «Би-би-си». Оказалось, что все остальные английские хоровики – на своих основных работах. Меня чуть инфаркт не хватил: репетиция срывается, концерт под угрозой. Вечером на концерт хор «Би-би-си» пришёл уже в полном составе. И вы знаете, по сравнению с утренней репетицией в звучании нашего объединённого с англичанами хора почти ничего не изменилось. 50 наших солистов капеллы свободно перекрывали 120 голосов англичан. Переполненный зрительный зал устроил нам овацию… Что касается оперных постановок, то на небольшие роли я обычно беру артистов капеллы, а на главные приглашаю солистов из ведущих российских музыкальных театров – Большого, Мариинки, Станиславского, Геликона, а также иногда из зарубежных театров.
– В музыкальных театрах сейчас при наборе солистов режиссёры предпочитают не чистых вокалистов, а вокалистов-артистов. Благо, уже три десятка лет функционирует факультет музыкального театра ГИТИСа под руководством Тамары Синявской, также в Щукинском театральном институте в прошлом году выпустили уже второй набор факультета музыкального театра (целевой набор театра оперетты). А чем руководствуетесь вы при наборе молодых исполнителей?
– В первую очередь – качеством вокала. Потому что актёрскому мастерству и сценическому движению хороший режиссёр может научить вокалиста и в процессе постановки. В конце концов зритель ходит в оперу слушать музыку и хорошее пение.
– Вы много гастролировали и продолжаете гастролировать по всему миру. Какой народ глубже всех воспринимает русскую музыку?
– Однозначно – в России. Что касается всех других стран – это итальянцы. На Западе меня часто спрашивают – почему русская музыка такая загадочная, в чём истоки русской души? Поезжайте на родину Рахманинова в Тамбовскую область, многое поймёте, – отвечаю я. Чтобы сохранить свою веру, отстоять право остаться самим собой, русский народ прошёл через многие испытания. Отсюда и такая музыка… Или взять маленький городок Торжок по дороге в Санкт-Петербург: 30 церквей в жутком запустении, но – красота необыкновенная! Дом культуры, как и большинство провинциальных ДК, – в чудовищном состоянии, но зрительный зал забит под завязку местными жителями – мы там играли Девятую симфонию Бетховена, «Реквием» Верди. Люди впервые в жизни увидели и услышали симфонический оркестр живьём. Потом мы ещё несколько раз приезжали в Торжок, в том числе и с оперной постановкой «Война и мир» Прокофьева. Эти русские люди достойны того, чтобы для них играли и пели лучшую музыку. И я готов приезжать туда сколько угодно и когда угодно.
– Вам приходится руководить сразу двумя большими коллективами – оркестром и хором – в 200 человек. Трудно работать с таким количеством творческих личностей?
– Трудно, конечно. Но есть одна маленькая тайна – их всех надо просто любить.
– Ваши дети пошли по вашим стопам, стали музыкантами?
– Дочка – да, она концертирующая пианистка. А сын – программист высокого класса. Внуки пошли по экономической части, самые маленькие ещё не определились.
– А когда ваши дети были маленькими, кем они вас представляли своим друзьям, окружающим?
– Дочка всем говорила, что её папа – кондуктор.
– Получается, успех в этой жизни – дело относительное?
– Я не верю в успех, это всё внешнее. Часто жизнь так называемого успешного человека – это борьба за выживание, за то, чтобы иметь возможность заниматься своим любимым делом. Не всегда побеждаешь, но дорогу осилит идущий.
– А какое место в вашей жизни занимает вера?
– Я верующий православный человек.
– Ваша бабушка родилась и выросла на Украине. В вас течёт и украинская, и русская кровь. Как вы сейчас воспринимаете то, что происходит на Украине?
– Как какой-то чудовищный кошмарный сон. Хочется проснуться, чтобы этого всего не было.
– Кто из людей, с кем вы встретились в этой жизни, оказал на вашу судьбу самое большое влияние?
– Наверное, это мои два педагога – Борис Иванович Куликов и Геннадий Николаевич Рождественский. Они абсолютно разные, но, конечно же, – величайшие музыканты и педагоги.
– 70 лет – срок немаленький. Оглядываясь назад – какие самые яркие события вашей жизни вы бы выделили?
– Это конкурс в Италии, дирижирование премьерой оперы Шостаковича «Катерина Измайлова» в Большом театре, запись «Всенощного бдения» Рахманинова в Смоленском соборе. Для меня каждое музыкальное произведение – это часть моей жизни.
– Что самое важное из того, что вы сделали?
– Это моя семья, дети, внуки… И, конечно же, капелла – моя жизнь. Надеюсь, главное ещё впереди – построить свой дом для капеллы.