Главной добродетелью Светлана справедливо считала смирение и очень ответственно подходила к его формированию и воспитанию. Чаще всего у других, правда. Себя она видела смирительным орудием, подавляющим всякие страсти и устраняющим недостатки ближних – особенно гнева, гордыни, богословской необразованности и недисциплинированности.
Характер её был сложноват. Начать хотя бы с того, что никакой Светланой она не была – кто осмеливался так назвать её, получал (безплатно) небольшой урок греческого и ещё безплатнее упражнение в безгневии, которое длилось чуть подольше.
Фотиния учила всех, круша истуканы духовной безграмотности молотом смирения и желания добра ближнему – от уроков был освобождён только настоятель, которому она присвоила чин «мой батюшка». Тот радовался возможности прогуливать уроки: зачётов у благочинного и контрольных у митрополита вполне хватало для постоянного взращивания семян наиважнейшей добродетели. Но однажды, столкнувшись с слёзным ропотом молодых прихожанок, которых вместе с малышами Фотиния считала главным объектом своей миссии, не смог сдержаться и назвал её Молотом ведьм. Хотя смущённо и попросил, во-первых, сильно об этом не распространяться, а во-вторых, иметь всё-таки снисхождение и носить Фотинины тяготы: «Ну некого мне больше за “ящик” поставить и в трапезную тоже! Она ж почти даром работает!» Молодые прихожанки и их дети по такому случаю даже вытерли слёзы и улыбнулись. Но ненадолго, конечно: им предстоял курс правильной лексики и рукоскладывания.
Под тотальный запрет на всей территории смирительного прихода попали мирские гадкие слова и словосочетания «спасибо», «пожалуйста», «приятного аппетита», «разрешите», «будьте добры» и т. п. Фотиния очень тщательно наблюдала за избавлением от них у своих подопечных и просто-напросто не реагировала на просьбы, пожелания, нейтральные информативные сообщения, высказанные при помощи неправильной, а то и прямо еретической лексики. То есть ни свечу не купить, ни чаю выпить. Говори правильно: «Во славу Божию!» - тогда Бог (и Фотиния) даст.
Рукоскладывание тоже дело важное. Так просто, без правильного угла, под которым надо сложить ладони, брать благословение у Фотининого батюшки нельзя. Градус рукоскладывания определял сам Молот, подводя прихожанок и их детишек к священнику. Тут было всё на её усмотрение: кому-то доставался угол ладоней в 90 градусов, кому-то в 45, а кому и вовсе «ковшичек». Истинное Православие, брат ты мой, хитрая наука! Смирялся приход вовсю. Насколько искренне, неизвестно.
Конец педагогической деятельности Фотинии был положен пятилетним дитятей, которое, несмотря на увещания и даже запрет непрошеного учителя, упрямо желало пойти на исповедь после всенощной. Она использовала, кажется, весь свой запретный арсенал – и грудью вставала на пути исповедного дитяти, которое до семи лет вроде как безгрешно и потому в исповеди не нуждается, и шепотом, способным вернуть в сознание роту обморочных глухонемых, взывала к совести родителей-незнаек, в общем, мешала сильно.
Пока взрослые боролись со страстями, безгрешное дитя невесть откуда взявшейся силой отодвинуло туловище Фотинии с пути к исповеди, где стоял грустный настоятель, и, глядя ей в глаза, улыбаясь, прошепелявило: «Тётя Фотя! Заткнись во славу Божию, а?» Пока Светлана хватала рывками воздух, дитя прошло к священнику, изрядно повеселевшему. О чём они там говорили, не наше дело, но исповедь ребёнка, помимо отпущения грехов, сильно способствовала водворению тишины на службах и полному прекращению смирительных порывов не в свой адрес. Да и Света как-то подобрела после этого случая: детям конфеты раздаёт, бывает. И из Молота ведьм она стала Светой-конфетой. Чему, кажется, очень рада. А мы-то как рады – не пересказать.
Пётр Михайлович МИХАЙЛОВ