Оглавление
Огненный экипаж
Это произошло на пятый день Великой Отечественной войны, 26 июня 1941 года. В районе местечка Радошковичи, что в сорока километрах от Минска, два дальних бомбардировщика ДБ-3ф атаковали немецкую войсковую колонну. Наши самолеты на малой высоте, около 600 - 800 метров, нанесли бомбовый удар, с нижних пулеметных турельных установок поливали немцев смертоносным прицельным огнем. Бомбардировщики уже уходили с поля боя, когда один из них был подбит и загорелся. Теряя высоту, самолет неожиданно развернулся и врезался в немецкую колонну. Так был совершен первый наземный огненный таран в Великой Отечественной войне. Погиб экипаж, в состав которого входили летчик - капитан Николай Гастелло, штурман - лейтенант Анатолий Бурденюк, люковый стрелок - лейтенант Григорий Скоробогатый и стрелок-радист - старший сержант Алексей Калинин. Все это видели летчик второго экипажа старший лейтенант Федор Воробьев и штурман Анатолий Рыбас.
После удачного возвращения домой летчики второго самолета подали рапорт и изложили происшедшие боевые события. На этом основании было составлено боевое донесение, которое и отправили по команде. Там же был приложен еще один документ - капитан Николай Гастелло 24 июня с земли из турельной пулеметной установки своего самолета сбил внезапно появившийся над аэродромом "Юнкере-88".
Ровно через месяц после совершения подвига, 26 июля 41-го, капитану Н.Гастелло посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Члены его экипажа позднее были награждены орденами Отечественной войны I степени.
Свидетели огненного тарана Федор Воробьев и Анатолий Рыбас ненадолго пережили своих боевых друзей. 23 августа старший лейтенант Ф.К. Воробьев при возвращении с боевого задания погиб в районе города Орел. Дольше удалось повоевать штурману А.В. Рыбасу. 4 октября его самолет атакуют два "мессершмитта" - пилот С.Г. Орел и стрелок-радист Я.П. Баранюк погибают, а Рыбасу удалось выпрыгнуть из горящего самолета. И еще почти полтора месяца штурман Рыбас бесстрашно летал на боевые задания. Но 15 ноября "мессершмитты" снова подожгли его самолет. В этот раз спаслись пилот и стрелок-радист, выпрыгнув с парашютом, а штурман лейтенант Рыбас погиб. Так ушли из жизни последние очевидцы памятного воздушного боя 26 июня 1941 года.
В первые месяцы войны именно дальняя бомбардировочная авиация несла неоправданно большие потери. Бомбардировщики ДБ, рассчитанные на дальние высотные полеты для поражения стратегически важных объектов противника, в 1941-м активно использовались для борьбы с наступающим врагом непосредственно на поле боя. Все боевые действия производились с малых высот, поэтому бомбардировщики попадали под активное воздействие немецких скорострельных зенитных установок, а самое главное, не обеспечивались прикрытием собственных истребителей, и немецкие "мессершмитты" расстреливали наши тяжелые машины. Потери наших "бомберов" были столь велики, что фактически уничтожались целые полки. Так, 207-й полк, где служил капитан Гастелло, просуществовал всего около трех месяцев и был расформирован. Позднее использовать тяжелые бомбардировщики непосредственно на поле боя было запрещено, была организована АДД - авиация дальнего действия для решения стратегических и оперативных задач. Тем более уже были запущены в серию и поступили на вооружение штурмовики Ил-2 и пикирующие бомбардировщики Пе-2.
Я хорошо помню своего отца Николая Францевича Гастелло - в июне 41 -го мне шел уже девятый год. Династия рода Гастелло в глубь веков не уходила, летоисчисление не велось. Я, да и мой отец знали только эпизоды из жизни Франца Гастелло, который родился в 1875 году в глухой белорусской деревушке Пружаны Минской губернии. В 1900 году молодой Франц отказался от крохотной земельной доли в пользу своих старших братьев и отправился в Москву искать "лучшую долю". Малограмотному крестьянскому парню пришлось хватить лиха, пока он не устроился в мастерские Московско-Казанской железной дороги. Там он овладел специальностью вагранщика и на этой тяжелой, в горячем цеху, работе проработал всю жизнь. В 1905-м ему сосватали мастерицу-белошвейку шестнадцатилетнюю Анастасию Семеновну Кутузову. Всего в семье Ф. Гастелло имелось трое детей. Старший Николай родился 23 апреля 1907 года, сестра Нина - в 1912 году, младший Виктор - в 1913 году. Сразу скажем - Виктор Францевич Гастелло погибнет осенью 1942 года, командуя батальоном, в тяжелых боях подо Ржевом.
Николай Гастелло работал слесарем-нормировщиком на одном из московских заводов, когда на 25-м году жизни его, коммуниста, по решению Московского комитета ВКП(б) направили в Луганскую летную школу. Тогда партия посылала своих лучших сынов в военные школы и академии для подготовки из них командиров Красной Армии. В 1933 году он окончил летную школу и был направлен в тяжелобомбардировочную авиационную бригаду под Ростов. Бригада летала на тяжелых четырехмоторных бомбардировщиках ТБ-3. Позднее она была преобразована в 1 -и тяжелобомбардировочный полк.
Под Ростовом наша семья прожила до осени 1940 года. Моя мать Анна Петровна Гастелло споро управлялась с домашним хозяйством, во всем помогала отцу, в частности, неплохо зная немецкий, настойчиво репетировала с ним этот язык. Немецкий язык заставляли учить всех летчиков - угроза войны с фашистами явственно нарастала.
К сожалению, сами летчики очень напоминали древних гладиаторов. Одна за другой следовали бесконечные командировки, как сейчас говорят, в горячие точки. Они, летчики, повоевали в Китае, на Халхин-Голе, в Финской кампании, в Бессарабии и Буковине, наконец, в Прибалтике.
Осенью 1940 года ростовский тяжелобомбардировочный полк перебросили в город Великие Луки. К весне 1941-го передислокация продолжилась. Теперь уже 42-ю бомбардировочную дивизию, в которую входил и 1 -и полк, перебросили дальше на запад. Летчики полка имели огромный боевой опыт, и поэтому многие уходили в другие части с повышением, некоторые становились командирами эскадрилий.
Один полк дивизии расположился в местечке Шайковка, другой - под Смоленском в Шаталово, и два других полка, 96-й и 207-й, - тоже под Смоленском, на аэродроме Боровское, где располагался также штаб дивизии. Николай Францевич в апреле переучился на новый скоростной бомбардировщик ДБ-3ф и стал командиром четвертой эскадрильи 207-го полка.
Естественно, семьи следовали за пилотами. В маленькой частной комнатке мы успели перезимовать в Великих Луках. По весне переехали в район аэродрома Боровское, что недалеко от городка Починки - родины знаменитого поэта Твардовского. Впервые мы жили отдельно, не в коммунальных условиях. Боровское располагало неплохим жилым фондом с четырехэтажными каменными домами. Мы получили хорошую двухкомнатную квартиру - все-таки командир эскадрильи уже считался достаточно высоким начальником. Наш быт обустраивался и налаживался. К лету 41-го я успел окончить первый класс и за успехи в учебе, как сейчас помню, получил книжку сказок Киплинга.
В Боровском мы жили третий месяц, и у нас была мечта съездить на экскурсию в Смоленск - старинный русский город с богатыми древнерусскими традициями. В воскресенье 22 июня с утра мы решили поехать в Смоленск - до него всего-то около 50 километров.
Утром я проснулся с ощущением пустоты в квартире, и горькая мысль, что меня обманули и мы не едем в Смоленск, заставила быстро вскочить с постели. Мать я нашел на кухне у окна. Она молчала и как-то напряженно всматривалась в сторону аэродрома. И тут меня поразил странный гул, доносившийся со "взлетки". Полеты и гул самолетных моторов - явление, конечно, привычное для военных аэродромов. Даже в выходной день. Но тут гул моторов был особый, мощный, такого гула я никогда не слышал. Чувствовалось, что работали двигатели одновременно множества самолетов, которые были на аэродроме.
Необъяснимая тревога вдруг охватила меня, я подошел вплотную к маме.
- Мам, а где же папа, а как же Смоленск?
Мать всхлипнула и с какой-то неожиданной судорожной силой, не отрывая взгляда от окна, прижала к себе и, не сдерживая рыданий, начала целовать меня в голову.
- Сынуля, что-то произошло, под утро прибегал посыльный, все на аэродроме. - При этом ее руки опустились и безжизненно повисли вдоль тела.
Наскоро позавтракав, почти не слушая мать, я бросился к аэродрому. За следующим домом, метров через сто, за колючей проволокой начиналась "взлетка". Все было привычно и знакомо.
В это время один за другим начали взлетать самолеты. Это тоже было привычным, полеты - дело обычное. И все-таки что-то фатальное и неизбежное было в бесконечной веренице взлетающих самолетов.
Внезапно один из "бомберов", едва оторвавшись от земли, заложил крутой вираж и, теряя высоту, упал сразу же за аэродромом у темной кромки леса. Густые черные клубы дыма лениво и медленно поползли в небо. А самолеты продолжали взлетать, рассекая дым, не обращая внимания на катастрофу. И в этом тоже было что-то зловещее и роковое, обычно после аварии или катастрофы полеты всегда прекращались.
В мощном реве взлетающих самолетов явственно появились сухие потрескивающие звуки - рвались крупнокалиберные пулеметные боеприпасы горящего самолета. Потом вдруг, разрывая темный дым, высоко в небо взметнулся грибовидный огненный смерч, и мощный взрыв полных бензобаков самолета и бомб заглушил собой все звуки, раскатистый грохот взрыва отразился от леса и, затихая, рокотом покатился за горизонт... Мне стало жутко.
В беде люди тянутся друг к другу. И в это теплое июньское воскресенье все жители городка высыпали на улицу и постепенно собирались у столбов с репродукторами. Пока ничего определенного известно не было, но слово "война" все чаще тихо повторялось в толпе.
Но вот послышался шорох и потрескивание включенных репродукторов и над городком зазвучали слова правительственного обращения к народу: "Весь наш народ теперь должен быть сплочен, един, как никогда, - зачитывал обращение заместитель Председателя Совета Народных Комиссаров, нарком иностранных дел В.М. Молотов. - Каждый из нас должен требовать от себя и других дисциплины, организованности, самоотверженности, достойной настоящего советского патриота, чтобы обеспечить победу над врагом... Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!" Слова обращения "Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!" звучали всю войну. Они звучали в тяжелые дни битвы под Москвой в 1941 году, звучали в окопах Сталинграда, звучали в победную весну 1945-го, когда наши войска добивали фашистского зверя в его собственном логове в Берлине.
А тогда, в солнечный июньский воскресный день, страшное слово "война" входило в каждую семью, в каждый дом. Больше всего меня поразило, что все женщины плакали, а многие, не сдерживаясь, рыдали в голос. В те неспокойные годы летчики часто улетали в служебные, неведомые для близких командировки, которые потом оказывались сражениями в небе Испании, боями в Китае или в Монголии на Халхин-Голе, участием в войне против белофиннов. Но жены, матери, родные мужественно переносили разлуку, хотя ни одна командировка не обходилась без жертв, не возвращались домой на Родину по нескольку экипажей. Но такого общего и безграничного горя не было еще никогда... Чуткие женские души осязали огромное всенародное горе. Их предчувствие сполна оправдалось: опустели дома, заросли бурьяном подворья, осиротели дети, в глазах вдов навсегда затаилась печаль, стандартные похоронки приходили почти в каждым дом, в каждую семью. Перед войной со стороны родственников матери и отца я знал пятерых мужчин: четверо из них погибли на войне, и только один остался жив, да и то потому, что был тяжело ранен.
Женщины стояли группами на улице и не расходились, красными от слез, воспаленными глазами они смотрели в сторону станции Энгельгардовской на запад, откуда должны были появиться самолеты. Мы, мальчишки, многого не понимали, пытались играть в свои привычные детские игры, но не игралось, а потому многие из нас потихоньку улизнули к аэродрому и, затаившись в траве у колючей проволоки, смотрели на летное поле.
Спустя некоторое время самолеты начали прилетать по одному, по два, реже звеном, и необычно было видеть, как вместо выполнения привычной посадочной коробочки некоторые самолеты сходу плюхались на аэродром или садились один за другим почти вплотную, не соблюдая безопасного интервала. Одинокий самолет появился из-за леса, как-то неуверенно раскачивая крыльями, прошел низко над домами, почти задевая крыши, не выдержав направления посадки, приземлился и покатился поперек аэродрома.
До самого позднего вечера над аэродромом стояла бесконечная гудящая карусель - самолеты прилетали, подвешивали бомбы, заправлялись, снова выруливали на взлетную полосу, взлетали и, собравшись в тройки, уходили на запад... А женщины стояли и ждали, с надеждой всматриваясь в небо.
О начальном периоде Великой Отечественной войны написано много. Часто подчеркивалась мысль, что война застала нас врасплох, мы оказались совершенно неподготовленными и прочее в таком же духе. Однако в первый же день войны 207-й бомбардировочный авиаполк совершил удачный боевой вылет. Полк произвел точное бомбометание мотомехколонн в районе приграничного поселка Лептуны. Налетом руководил и был ведущим сам командир полка полковник Титов, кавалер двух орденов Красного Знамени - за Халхин-Гол и Финскую кампанию. Полк, несмотря на сильный зенитный огонь, отбомбился без потерь, и, улетая, пилоты видели горящую фашистскую бронетехнику и разбегающихся в панике немцев.
Могу подтвердить достаточно продуманную организацию противовоздушной обороны нашего аэродрома, что видел собственными глазами.
В первый же день войны в район аэродрома прибыла целая колонна зениток, установленных на ЗИС-5. Мы, пацаны, большой компанией отправились знакомиться с зенитчиками, но им явно было не до нас, они нас шуганули. Вскоре зенитчики рассредоточились по периметру аэродрома, а пара автомашин с зенитками встала недалеко от жилых домов, ближе к лесу. Они обустраивали свои огневые позиции, тянули проводные линии связи, ставили палатки. Складывалось впечатление, что располагаются они основательно и надолго, рассчитывая надежно прикрыть аэродром от воздушных налетов.
А смертельный каток войны набирал свои бешеные обороты. Как известно, с аэродрома Боровское в первый день на боевое задание вылетали летчики двух авиаполков - 96-го и 207-го. К сожалению, 22 июня 96-й авиаполк потерял 10 самолетов. Полна скорби и трагедии эта статистика. Достаточно посмотреть материалы открытых теперь военных архивов. Без боли и содрогания нельзя читать аккуратно заполненную книгу учета потерь личного состава 42-й дальнебомбар-дировочной авиационной дивизии, в состав которой входили эти полки. Список потерь открыл экипаж командира звена М. Кузеванова из 96-го полка, сбитый в районе города Гродно. Из всего экипажа живым остался стрелок-радист младший сержант А. Щеглов, который по возвращении в часть 28 июня был арестован органами НКВД и расстрелян за измену Родине. (С этого вопиющего факта и начинается книга учета потерь.) Вот так, вместо награды и благодарности - расстрел. Все случилось, видимо, сгоряча, когда считалось, что мы будем только наступать и громить врага на его собственной территории. Больше записей подобного рода не встречалось, ведь у летчиков оставался шанс на жизнь - сесть на вынужденную посадку или выпрыгнуть с парашютом из подбитого самолета.
Как показал первый же день войны, основные потери наши бомбардировщики несли из-за беспрерывных и результативных атак немецких истребителей - "мессершмиттов" и "фокке-вульфов", особенно с нижней беззащитной полусферы. Наши ДБ-3ф, дальние бомбардировщики, летали на удобной для немцев высоте 1000 -3000 метров совершенно без прикрытия собственных истребителей. Фактически тяжелые большие бомбардировщики выполняли трудную работу штурмовиков и фронтовых бомбардировщиков.
...Отец пришел домой поздно, мрачный и усталый, пил чай и ужинал молча, на вопросы отвечал односложно, наверное, он многое увидел и мог рассказать, но не рассказывал.
Мать сквозь слезы все время твердила:
- Коля, Коля, что же будет? Что происходит, Коля?
Отец хмурился, молчал, смотрел куда-то в сторону, потом вдруг, сжав кулаки, тихо и убежденно сказал:
- Все будет, как надо, они еще пожалеют! Будем бить, как поганых псов. - Потом строго посмотрел на меня: - Идет война, должен понимать, не болтай лишнего...
Сказано было очень сурово, так со мной отец никогда еще не разговаривал.
Второй день войны начался также с бесконечной вереницы боевых вылетов, но, как выяснилось позднее, летал только полностью укомплектованный, но уже имеющий потери 96-ой авиаполк, 207-ой не летал, поступила команда всем экипажам поставить нижние люковые установки с пулеметами для обороны снизу. Таким образом, к экипажу добавлялся еще один стрелок, четвертый член экипажа, но по штатному расписанию людей не было, а потому за стрелковую самолетную турель сажали тех, кто подвернется под руку: мотористов, радистов, вооруженцев, механиков, летчиков-наблюдателей.
Второй день оказался просто перенасыщен событиями, хотя настоящие массированные бомбардировки немцами аэродрома начались только на пятый день войны.
Утром над аэродромом на небольшой высоте появилась тройка истребителей И-16. Они летели красивым сомкнутым строем. По всей видимости, они направлялись на аэродром Шаталово, расположенный недалеко, километрах в тридцати. Мы, мальчишки, прекрасно знали эти тупоносые небольшие истребители, но зенитчики с перепугу неожиданно открыли ураганный огонь. Самолеты раскачивали крыльями, показывая, что свои, но зенитчики продолжали стрелять. Однако все обошлось благополучно, зенитчики били мимо, и вскоре самолеты скрылись из виду.
Очередной эпизод, также удачный для нас, носил уже настоящий боевой характер. Было утро третьего дня войны и я завтракал, поглядывая в окно. Неожиданно темный силуэт странного самолета на малой высоте появился из-за леса... Самолет на большой скорости скользил к аэродрому. Он казался очень необычным, и я невольно вскрикнул:
- Мама, посмотри какой самолет...
- Наш, заходит на посадку...
Не успел я "весьма квалифицированно" объяснить, что на посадку наши самолеты заходят медленно и они серебристые, как гул авиационных моторов перебила длинная пулеметная очередь, явственно и звонко пули зацокали по черепичным крышам домов. Невооруженным глазом были видны черные кресты на крыльях, зловещая фашистская свастика на хвосте самолета. Продолжая стрелять, самолет прошел над городком и скрылся за лесом.
Бросив завтракать и увернувшись от матери, не реагируя на ее крик: "Куда ты, останься дома!" - я выскочил на улицу... Немецкий самолет не заставил себя долго ждать, вскоре на бреющем полете он снова выскочил из-за леса и, забирая правее, заходил теперь точно над аэродромом, возобновив стрельбу. Зенитчики не могли вести прицельный огонь, слишком низко летел немецкий самолет, слышались лишь редкие слабые хлопки, как потом выяснилось, кое-кто пытался стрелять из личного оружия. Но вдруг, перебивая ровную немецкую очередь, длинно заработал наш крупнокалиберный пулемет. Несколько секунд они почти синхронно стучали, выводя страшную и непривычную еще мелодию войны. В следующее мгновение немецкий бомбардировщик Ю-88 уже уходил от аэродрома, но вдруг у него за хвостом пыхнули один, второй, третий шары светлого дыма, теряющие вскоре свои очертания и размывающиеся в бледную туманную полосу. Но уже над лесом самолет зачадил, задымил, оставляя за собой черный зловещий шлейф. Так он и скрылся, заволакивая кромку леса черным нарастающим дымом. Тут до меня дошло, что немецкий самолет подбит нашим стрелком и наверняка упал где-то за лесом.
Затаившийся аэродром оживал, воздух вновь заполнялся нарастающим гулом самолетных двигателей, взлетающие бомбардировщики снова сбивались в тройки и уходили на запад. На большой скорости с аэродрома выскочила полуторка с вооруженными красноармейцами и помчалась куда-то в сторону железнодорожной станции на поиски сбитого немецкого самолета.
В маленьком гарнизоне тайна долго не держится. Стало известно, что немецкий "Юнкерс-88" срезал пулеметной очередью с турельной установки с земли командир эскадрильи капитан Гастелло. Вскоре поступило "почти достоверное" подтверждение этого, когда к нам забежала соседка и поинтересовалась, как себя чувствует Николай?
- Ничего не знаю, - недоумевая, с тревогой в голосе сказала мать, - Коля с полетов еще не приходил.
- Он только что завалил немецкий бомбардировщик! - объявила соседка. - Мой муж забегал домой на минутку и все рассказал.
Нам оставалось только ждать прихода отца. А слухами земля полнилась, стало известно, что немцев захватили в плен и привезли на аэродром, что, к сожалению, лично мне увидеть не удалось. Подбитый "юнкере" сел на вынужденную посадку на колхозное поле за лесом. Немцы могли просто добраться до леса, прячась в высокой ржи. Но они решили сделать это с комфортом, а потому сбросили с подводы крестьянина, проезжающего с больной женой. Тут их и окружили красноармейцы с подоспевшей полуторки. Командиром экипажа оказался фашистский ас-подполковник, награжденный тремя Железными крестами. С ним были также майор, лейтенант и фельдфебель.
По рассказам, немецкий летчик долго не мог прийти в себя, не веря, что сбит на третий день войны, перед этим победно пройдя пол-Европы. Пленный заявил, что его удивил такой неожиданный оборот дела.
- Я много летал над Францией, Бельгией, Голландией, Норвегией. Стоило там появиться немецкому самолету, как все разбегались в разные стороны. А ваши летчики даже с земли ведут по нам огонь... Непонятная страна, непонятная война...
Допрашивающим его командиру полка полковнику Титову, командиру дивизии полковнику Борисенко и другим офицерам фашист предложил сдаться в плен, чем вызвал крайнее удивление всех присутствовавших. Изучение полетных документов, карт и проявленных аэрофотопленок, найденных в фашистском самолете, показало, что он производил разведку наших железнодорожных перевозок в направлении Смоленска, что ранее он действительно участвовал в бомбардировках Франции, Бельгии, Норвегии и даже Англии. Немцев срочно отправили в Москву, они не подозревали, что война для них закончилась благополучно, а их коллегам из люфтваффе повезет значительно меньше.
К вечеру, пыхтя и завывая мотором, трактор приволок за хвост на край аэродрома обгоревший "юнкерс". Мы, мальчишки, приняли самое горячее участие в сопровождении сбитого немецкого самолета. Нас отгоняли, но мы, как назойливые мухи, кружили рядом. Кстати, через несколько дней в газете "Правда" впервые появилась фотография немецкого "юнкерса", сбитого над нашим аэродромом.
Отец пришел домой поздно и судя по всему не собирался ничего рассказывать.
- Коля, расскажи, - попросила мать, и глаза ее наполнились слезами.
- О чем? - отец устало поднял голову.
- Что произошло на аэродроме?
- А, ты об этом! - отец сжал губы, у него на скулах заиграли желваки. -Наглец, огромный аэродром, а он в одиночку нахально прет, бьет из пулеметов, все кто куда, кто под самолет, кто в траншеи, я находился около самолета и заскочил в кабину стрелка-радиста, пулемет был заряжен... При первом проходе не успел, при втором встретил. - Отец помолчал. - Ты знаешь, Аня, я бью, а мне навстречу огненные жгуты летят, такая злость навалилась, помню, что вслух ругался, он мне всю правую плоскость самолета изрешетил...
Мать снова заплакала...
- Не плачь, Аня, - жестко сказал отец, - сейчас нельзя плакать, надо их заставить рыдать. - Отец нахмурился. - Из-за этого гада сегодня целый день ремонтировали мой самолет, пришлось вылетать на другом.
На следующий день войны 207-й авиаполк снова вылетел на боевое задание. В месте бомбометания полк попал под плотный зенитный огонь, потом навалились десятки истребителей противника. Все же по целям удалось отбомбиться, но полк потерял 12 самолетов. Самолет командира эскадрильи капитана Гастелло был подбит и тяжело ранен штурман эскадрильи.
Тут можно обратиться к статье однополчанина отца, подполковника Е.Лобанова, опубликованной в газете "Красная звезда".
"Помнится, однажды Гастелло вел с боевого задания подбитый самолет. Из скупой радиограммы, переданной с борта его самолета на командный пункт нашего аэродрома, узнали о тяжелом положении экипажа. Один мотор выведен из строя, повреждена бензосистема, механизм выпуска шасси бездействовал. Командование передало в воздух: "Экипажу разрешается оставить самолет". Но Гастелло знал, что тяжело раненный штурман не может воспользоваться парашютом. Разве можно во имя спасения своей жизни оставить боевого товарища? Боевую дружбу, взаимную выручку Гастелло высоко ценил и считал главным в бою.
- Оставить товарища в беде, - учил он своих подчиненных, - тяжелое преступление.
Слова капитана не расходились с делом. Теперь на подбитой машине, в чрезвычайно сложной обстановке, грозившей ему большой опасностью, Гастелло оставался верен воинскому долгу. На аэродроме была горячая пора. Техники и летный состав готовились к очередному вылету. Но, когда на горизонте появился самолет Гастелло, взгляды всех обратились к нему. Машина с ходу зашла на посадку и благополучно приземлилась. Высокое летное мастерство, смелость Гастелло помогли ему спасти жизнь экипажу и сохранить боевой самолет. В любой обстановке, какой бы сложной и неожиданной она ни была, Гастелло всегда находил правильное решение".
Так писал подполковник Е.Лобанов, вскоре после полковника Титова вступивший в командование 207-м полком.
...Теперь толпы женщин стояли у штаба полка. Они появлялись рано утром и уходили поздно ночью. Редко показывался на крыльце начальник штаба полка, чтобы назвать фамилии членов экипажа, дающих о себе знать откуда-то издалека, что они живы.
Началась эвакуация семей авиаторов. Открытые полуторки подъезжали к домам, и красноармейцы помогали погрузке семей. Машины сбивались в колонну и траурной лентой вытягивались из городка.
В тот последний вечер 25 июня отец после полетов сказал:
- Аня, собирайся, завтра утром эвакуация, очередь нашей эскадрильи.
Меня поразили потемневшее лицо отца, сухой блеск его воспаленных глаз. Он обнял меня, больно и резко прижал к металлическим пуговицам на гимнастерке, так мы стояли несколько мгновений. Потом он меня отпустил и пошел в другую комнату. Я посмотрел ему вслед, не предполагая, что вижу отца последний раз.
Пятый день войны, 26 июня, выдался по-летнему теплым, безоблачным и ясным. В квартире стояла напряженная тишина, непривычно молчал и аэродром. Видимо, все самолеты, пригодные к боевому вылету, уже ушли на боевое задание. Мать с заплаканными глазами сидела на кухне и, кусая губы, смотрела в окно. На прощание она поправила вышитую дорожку на столе в большой комнате, поставила кофейник на середину дорожки, возможно, предполагая, что происходящее с нами - недоразумение, мы вскоре вернемся, а уж отец вечером точно придет домой, и ему будет приятно увидеть привычный уют. Я посмотрел в последний раз на свой любимый велосипед в прихожей, и мы спустились вниз. У подъезда уже несколько семей в буквальном смысле слова сидели на чемоданах. Разрешалось с собой взять только два чемодана. Полного осознания случившего еще не было, но, как следовало понимать, мы переходили в категорию беженцев.
Сегодня слово "беженец" и в мирное время, к сожалению, прочно вошло в обиход, произносится по радио и телевидению, кричит заголовками газет. Я вспоминаю свое состояние более чем шестидесятилетней давности, и становится близким и понятным горе, безысходность людей, названных коротким, но трагически емким словом "беженцы".
Наверное, было известно, что ожидается воздушный налет, а потому нас очень торопили. Знакомый комендант охрипшим голосом кричал:
- Быстрее, быстрее! - И едва машины загрузились, махнул рукой: -Поехали!..
Спустя минут десять после нашего отъезда вдали послышались глухие взрывы и там, где остался аэродром, застилая горизонт, поползли темные мрачные тучи. Немцы начали массированно бомбить авиагородок. Женщины запричитали, послышались рыдания... Мы ехали проселками, перебивая шум автомобильных моторов, над нами заливались жаворонки, тянули свою любовную трель. Рано созревающая рожь плотными, высокими зарослями подступала почти вплотную к дороге, шелестела наливающимися колосьями по бортам машин. Если бы не война, в тот год был бы собран рекордный урожай зерновых. Но он не был собран, горела рожь, горела пшеница, гусеницы танков пожирали созревающую ниву.
Поднимая пыль, колонна медленно двигалась на восток. Неожиданно над колонной на малой высоте прошел "мессершмитт", но почему-то стрелять или бомбить не стал. Видно, для него мы представляли собой слишком малозначительную цель, или у него кончились боеприпасы. Самолет уже улетел и не возвращался, но кто-то громко подал входящую в моду команду "Воздух!". Поднялась паника, машины остановились, женщины с детьми перелезали через борта и разбегались по кюветам. Но немец больше не появился, и паника постепенно улеглась. Все расселись по автомашинам, и колонна двинулась дальше.
Видимо, для охраны и обороны нескольким автомашинам придавалось по одному красноармейцу. В нашей автомашине как раз сидел такой красноармеец, неказистый, одетый в форму не по росту, с лицом еще более растерянным, чем у женщин. При виде немецкого самолета он встрепенулся и, откинув затвор, судорожными движениями принялся загонять обойму с патронами в свою длинную трехлинейку. Увы, самолет уже давно улетел и не возвращался, а красноармеец все еще возился с обоймой, которая упрямо не хотела вставляться.
Мы ехали, не ведая и не зная, что, возможно, в эти мгновения Николай Францевич уходил из жизни, оставаясь только в нашей памяти и навсегда глухой болью в сердце. Похоже, мать что-то предчувствовала, комкая насквозь промокший носовой платок, она безудержно плакала и слезы, перемешанные с дорожной пылью, накладывали на ее лицо неровный и серый печальный след... В последнем легендарном полете находились кроме командира Николая Францевича Гастелло штурман лейтенант Анатолий Акимович Бурденюк, стрелок-радист старший сержант Алексей Александрович Калинин и назначенный в экипаж в качестве второго воздушного стрелка адъютант эскадрильи лейтенант Григорий Николаевич Скоробогатый. Расскажем о них подробнее.
Штурману экипажа лейтенанту Анатолию Бурденюку к началу войны едва минуло девятнадцать лет. Родился он 6 мая 1922 года в семье крестьян Акима Иосифовича и Полины Феофановны в деревне Кармалка Похвистневского района Куйбышевской области. Был он в семье вторым ребенком, тянулся за старшим братом Леонидом, а еще росла младшая сестренка Рая. В 1931 году семья переехала в Свердловск.
Анатолий любил жизнь, спешил жить, ему казалось, что время тянется очень медленно. Еще мальцом он рвался в школу, а к окончанию семилетки твердо решил стать летчиком, тем более вымахал ростом и догнал отца Акима Иосифовича, который, имея гвардейскую стать, служил до революции в лейб-гвардии Преображенском полку.
Какой мальчишка в 30-е годы не мечтал стать авиатором! Центральные газеты пестрели материалами о спасении челюскинцев. Как в шестидеся-тых-семидесятых летчики-космонавты, в те годы на слуху и на виду были первые Герои Советского Союза летчики А.В. Ляпидевский, Н.П. Каманин, М.В. Водопьянов и другие. Также, как легенда, звучали имена В.П. Чкалова и М.М. Громова.
16-летний Анатолий поступил в Челябинское штурманское училище и через два года окончил его по первому разряду и, получив звание лейтенанта, был направлен в 164-й авиационный полк 1 -и резервной авиационной бригады Орловского военного округа. В течение трех месяцев Бурденюк прошел программу переучивания на новейший двухмоторный бомбардировщик ДБ-3ф и в октябре 1940 года был назначен младшим летчиком-наблюдателем в 207-й авиационный полк 42-й авиационной дивизии. Собственно, 207-го полка как такового еще не существовало, Анатолий Бурденюк приехал в числе первых на аэродром Боровское. Прибывали новые летчики, штурманы, технический состав, формировались эскадрильи, а главное, поступала техника - самолеты ДБ-3ф. Поэтому часто приходилось бывать в командировках и перегонять новые самолеты с завода на аэродром.
В апреле-мае 1941 года формирование 207-го полка фактически закончилось, самолеты были получены полностью согласно штатному расписанию. Анатолию Бурденюку особенно запомнился один из ясных апрельских дней, когда на посадку зашла последняя группа "бомберов", прилетевших из Воронежа. Тогда он впервые увидел своего будущего командира экипажа и эскадрильи Николая Гастелло, который как раз руководил перелетом.
Через несколько дней был подписан приказ, капитан Гастелло принял четвертую эскадрилью, а Анатолий Бурденюк попал к нему в экипаж в качестве летчика-наблюдателя. В этом было доверие молодому лейтенанту, так как он был приписан к экипажу комэска, а в полете набирался опыта непосредственно у штурмана эскадрильи, летающего в экипаже командира. Им предстояло летать вместе всего два с небольшим месяца, но судьбы их соединились навсегда.
"Штурман-бомбардир" Григорий Скоробогатый родился 8 января 1917 года в селе Хотеевка Семеновского района Черниговской области. Отец Григория Николай Трофимович Скоробогатый ни в царской армии, ни в РККА не служил, а 18 лет проработал пастухом. В 1934 году он умер. Мать Гриши Ульяна Андреевна всю свою жизнь была крестьянкой-домохозяйкой и пережила мужа всего на два года.
После окончания сельской школы в 1934 году Григорий поступил учиться в Клинцовский текстильный техникум Орловской области. В конце 1938-го молодого техника-технолога по ткачеству призывают на действительную военную службу, он сдает вступительные экзамены в Харьковское военно-авиационное училище, которое перед войной и заканчивает с отличием.
В 1939 году Григорий заезжает за любимой девушкой Марией, и они женятся. В дальнейшем он один уезжает служить в Воронеж. Затем его переводят в другой полк, на аэродром Боровское. В январе 1941 года лейтенант Григорий Скоробогатый назначается летчиком-наблюдателем в 207-й дальнебомбардировочньй полк. Позднее он исполнял обязанности адъютанта эскадрильи.
В экипаж Николая Гастелло Григорий Скоробогатый был включен утром 26 июня. До этого он уже имел два боевых вылета, один из которых с заместителем комэска старшим лейтенантом Федором Воробьевым. Стрелял по фашистской своре люковый стрелок Григорий Скоробогатый точно, с выдержкой и без промаха.
Стрелок-радист Алексей Калинин родился 25 февраля 1919 года в селе Нижняя Пеша Канино-Тиманского района Ненецкого национального округа в семье ненца-охотника. Вместе с отцом ходил бить моржей и тюленей.
В 1939 году Алексея призвали в Красную Армию. Он успешно окончил школу младших авиационных специалистов и в 1941 году в звании старшего сержанта был назначен на должность стрелка-радиста в 4-ю эскадрилью 207-го полка. Калинин был постоянным и штатным стрелком-радистом самолета командира эскадрильи Николая Гастелло.
- Надежный, грамотный паренек, - как-то сказал о нем комэска Гастелло, - с таким в полете есть полная уверенность.
22 июня в 4 часа утра полк подняли по тревоге. Как и положено в таких случаях, были заряжены пулеметы, подвешены бомбы... Все ждали команды "Отбой", так как думали, что тревога учебная. Но на стоянку прибыл комиссар полка подполковник Кузнецов и объявил, что началась война - Германия напала на СССР. Тут же поступил приказ на боевой вылет. Калинин уже в первых боях показал себя смелым, хладнокровным и отважным бойцом. Таким же, как и все его собратья по огненному экипажу.
Частичкой общей памяти славным фронтовым авиаторам служит обелиск, поставленный на развилке дорог под городом Радошковичи в 40 километрах от Минска, на месте подвига экипажа капитана Гастелло. На фронтоне памятника выбита дата и имена погибших героев.
