Мыслитель Серебряного века

 125 лет со дня рождения Павла Александровича Флоренского 22 января 1882 года

Православная интеллигенция создала "серебряный век" русской религиозной философии. Самым замечательным из этих мыслителей был Павел Александрович Флоренский

Как прекрасны рождественские службы, когда незадолго до полуночи из алтаря начинает доноситься сперва едва слышное, а потом всё более громкое и торжественное песнопение "Нас бо ради родися отроча младо, превечный Бог". Но ведь эти дивные ночные бдения - лишь воспоминания великого события, а была же и та единственная ночь, когда это Событие совершилось, когда земля предоставила превечному Богу свой вертеп, волхвы шли к Нему за звездою, а ангелы оглашали вселенную славословием. И действительно, это произошло ради нас, ради того, чтобы вся жизнь человечества пошла по-другому. И что изменилось во Вселенной, куда пошла наша жизнь и почему?

Изменилось то, что на земле появился, как сказал апостол, "новая тварь" - Человек, открывший путь в Царство Божие, путь к которому до этого был преграждён средостением первородного греха.

Чтобы понять, насколько этот Человек стал "новым", надо сравнить Его с прежним человеком, скажем с тем, который принадлежал к последней великой дохристианской цивилизации - древнегреческой.

Эллины были замечательным народом, очень талантливым в области поэзии, пластических искусств, математики, философии. Но над ними висело будто какое-то заклятие злого волшебника, не позволяющее им развивать свои успехи в этих направлениях дальше определённого предела. У них были прекрасные скульптуры, но в течение 500 лет они делали одно и то же: высекали из мрамора людей, очень похожих на живых. Евклид создал учение о фигурах на плоскости, от которого был один шаг до аналитической геометрии, но этот шаг так и не был сделан. Архимед применил к вычислению объёма фигур вращения метод, который был ничем иным, как интегральным исчислением, но обобщить его, как это сделал в XVII веке Ньютон, никто не отважился. Что-то сковывало их огромные творческие возможности. Ответ на этот вопрос даёт греческая драматургия, вся посвящённая одной теме - теме рока. Рок висел над каждым эллином с рождения, ибо не он определял свою судьбу, а богиня Мойры: Клото прядёт нить жизни, Лахесис нанизывает на них события, которые должны произойти, Атропос в нужный момент отрезает её ножницами. Уверенные в том, что не могут изменить свою судьбу, греки старались хотя бы узнать её. И платили за это огромные деньги оракулам. Но их угнетала не только предопределённость жизни, но и более страшная вещь: её бесперспективность, безнадёжность, а следовательно - бессмысленность. Гениальность этого народа проявилась ярче всего даже не в тех сферах, которые мы назвали, а в интуитивном понимании того, что, независимо от земной судьбы, их посмертная судьба будет для всех одинакова: и плохие люди и хорошие, и честные и бессовестные, и жестокие и добрые, - все сойдут в мрачный аид, по-нашему, теперешнему, - в ад. И это было истинно так, и от этого опускались руки.

И вот "древнее прошло, теперь всё новое" (2 Кор. 5, 17). Родившийся под Вифлеемской звездой Младенец вошёл в земную жизнь и через 33 года Своею крестною смертью искупил порабощённое грехом человечество и разрушил висевшее над ним заклятие. Он сказал: без Меня не сможете сделать ничего, со Мной, живя во Мне, избежите ада и обретёте вечное блаженство. Жизнь во Христе - вот что стало отныне якорем спасения. А необходимым условием жизни во Христе является исполнение первой и главной заповеди: "возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душой твоею, и всем разумом твоим" (Мф. 22, 37). Вдумаемся в это речение, ибо из сказанного Иисусом Христом нельзя пренебречь ни единым словом - все они не случайны.

Что такое любить Бога сердцем и душою, мы понимаем, а вот что означает любить Его разумением? Это мы для себя не расшифровываем. А расшифровать необходимо, иначе как же мы будем исполнять главнейшую заповедь?

В I веке от Рождества Христова, сразу после Пятидесятницы, когда Святой Дух так обильно нисходил на христиан, что они начинали говорить на не знакомых им языках, они не нуждались в рассуждениях - небо было отверзнуто перед ними. Это был век христианской патетики, нетерпеливого стремления взойти в Царство Божие, век восторженного искания мученических венцов. Этот массовый порыв так озадачил образованную публику, что многие учёные задумались над вопросом: если христианство способно так воодушевить миллионы людей, значит, в нём есть какая-то истина, и её надо отыскать. Так начался век апологетики. А за ним последовал век экзегетики: принявшие крещение интеллектуалы стали смотреть на Священное Писание как на источник знания и учились его истолковывать. Особенно прославился в этой сфере Ориген из Александрии. Вскоре после смерти Оригена к нему стали относиться с недоброжелательством, а потом и вовсе объявили еретиком. Его ошибки были поправлены разумом Вселенских Соборов. Но в III веке, когда жил Ориген, церковной догматики ещё не существовало. Дело в нас самих: обретаем ли мы успокоение, беря ответы в готовом виде, или это есть не успокоение, а теплохладность - та самая, о которой Христос сказал грозные слова: "О, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст моих" (Откр. 3, 17)? Бог приходит только к тому, кто ищет Его, как ищут хлеб, а просто к выучивавшим катехизис остаётся чужд.

Великие учители Церкви IV века, несомненно, преуспели в постижении Бога. Но, когда христианский Символ веры был окончательно сформулирован, явились "теплохладные" и сказали себе: больше искать ничего не нужно, всё уже есть. Держись этой буквы и будешь спасён.

Особенно большая потребность сделать книжного Бога катехизаторов живым и своим возникает в те периоды, когда Церковь по каким-то причинам "бронзовеет", становится больше казённым институтом, чем телом Христовым. Такое случилось с Русской Православной Церковью в XIX веке, когда в полной мере сказались последствия необдуманной петровской реформы, превратившей её в одно из министерств. Синодальный период неблагоприятно сказался на духовной жизни России. Деятельность епархий, консисторий, благочиний и даже приходов покрывалась налётом формализма и бюрократизма; старцы, у которых можно было бы окормляться, почти перевились, как сетовал святитель Игнатий Брянчанинов. Простой народ, почувствовав это, потерял уважение к "попам" (вспомним пушкинскую сказку о попе и работнике его Балде) и повалил в секты, где оставалась хотя бы видимость самодеятельности. Но особенно остро переживала бюрократизм официальной Церкви в синодальный период православная интеллигенция. Она-то и создала "серебряный век" русской религиозной философии. Самым замечательным из этих мыслителей был Павел Александрович Флоренский.

Жажда истины у него была колоссальна. Она проявилась в нём с детства, когда он днями и ночами повторял дома физические и химические опыты, о которых читал в учебниках - ему необходимо было перепроверить их самому. Сколько же он перечитал научной и философской литературы, вообразить невозможно. Читал на разных языках, дававшихся ему необыкновенно легко, и, обладая феноменальной памятью, прочно усваивал. Современники изумлялись его разносторонними талантами и невероятной эрудицией и прозвали его русским Паскалем. И это очень верное сравнение: как и великий Паскаль, Флоренский направил весь свой могучий интеллект и все свои необъятные знания на одну цель - постижение Бога. И когда ему показалось, что он уже близок к достижению этой цели, он опубликовал огромный полухудожественный труд "Столп и утверждение истины" (определение Церкви, данное апостолом Павлом). Флоренский не ограничился этим теоретическим анализом Церкви, а в какой-то момент вошёл в неё, приняв рукоположение. С той поры священство стало основным стержнем всего его существования. После 1917 года он пытался быть полезным новой России как учёный, но большевики за версту чуяли в нём чужака и в 1937 году расстреляли. Конечно же, он был убит за то, что был когда-то "попом" и по духу им оставался, так что его справедливо считать мучеником за Христа.

При советской власти Флоренского не издавали и не упоминали, его прочно забыли. Но когда после празднования 1000-летия Крещения Руси, то тут, то там начали перепечатываться его статьи, это явилось для возвращающейся к Вере своих предков русской интеллигенции настоящим откровением. Читая его работы, об иконостасе, об обратной перспективе, об именах и другие, мы вместе с ним творчески познавали Бога, сначала разумением, а потом сердцем и душою. Скольких из нас он подтолкнул к "столпу и утверждению истины", привёл за ручку к церковной ограде! А дальше с ним произошло то же, что и со многими учёными мужами. Войдя внутрь ограды и формально воцерковившись, мы посчитали, что ничего больше не надо, что мы уже Христовы. И вспоминая эмоциональные, полные горячей веры сочинения Павла Флоренского, подобно Вифлеемской звезде приведшие нас к родившемуся в нашем сердце Христу, мы стали говорить о них: они не каноничны. Нам не хочется опять погружаться в мир напряжённого богопознания, мы стали бояться горячности, ибо сделались теплохладными. А как полезно было бы нам взять в руки изумительное сочинение отца Павла "Философия культа", прочесть его внимательно и убедиться, что это - самое высокое православное богословие, и можно только гордиться, что его автор - русский.