Марк Маркиш.

  Шли вдвоем от всенощной. Сетка дождя над переулком светилась размытыми кругами фонарей.

  - Мам, как сушат яблоки?

  - В русской печке, наверное. А что тебе?

  - Можно, засушим? - мальчик достал из кармана куртки большое желтое яблоко.

  - У нас-то откуда печка? Плита газовая.

  - А в плите нельзя?

  - Что тебе вздумалось его сушить? Красивое какое... Где ты взял?

  - Подарили.

  - Кто, отец дьякон?

  - Нет, тетенька. Женщина одна.

  - Какая женщина?

  - Худая такая. В платке.

  - Я вон, тоже в платке. И худая. Вся церковь, считай, в платках. Ты не попрошайничал ли?

  - Не-е.. Я ей сказал, чтоб она не разговаривала.

  - Да ты что? Взрослым замечания делать! Господи...

  - Сама же всегда говоришь: "Если с терпением и вежливо..." Вот я терпел, терпел, а она все бу-бу-бу, бу-бу-бу. Дед Матвей стал канон читать, и ничего не слышно. Я ей сказал очень даже вежливо: "Пожалуйста, не разговаривайте. Слушайте канон. Кончится всенощная, тогда будете разговаривать".

  - Она тебя, небось, за ухо?

  - Нет, пошла куда-то. К свечному, кажется. А как первый час стали читать, все пошли к иконам прикладываться, смотрю, она опять идет. Подходит ко мне и яблоко дает. И говорит: "Прости меня, сынок, если я не так что сделала".

  - Ну, а ты что?

  - Что я? - мальчик как-то по-взрослому передернул плечами. - Бог простит, говорю, и вы меня простите.

  Мать отвернулась. Дождевая влага ложилась на веки, ресницы, пробиралась в глаза. Держась за руки, обошли лужу с отраженными лодочками фонарей.

  - Мам, так что? Яблоко засушим?

  - Яблоко-то... Ты знаешь что... - голос матери звучал растерянно, казалось, ей трудно вспомнить, о чем шла речь. - Не все сорта можно сушить. Загниет, жалко будет. Ты лучше его отцу подари. И расскажи по порядку. Он все мучается, что ему замечания делают... И яблоки он любит.