В августе 1991 года мой духовник благословил меня съездить в Пюхтицкий монастырь.

- Ты ведь в Пюхтицах не был?

- Нет, батюшка, ни разу.

- Ну вот и съезди. Курить-то не бросил еще?

- Нет пока. Хочу все бросить, но пока не получается.

- Вот там и бросишь. В источнике искупаешься - там такая благодать! Езжай с Богом!

Рано утром заехал в храм, взял у батюшки еще раз благословение и с маленьким рюкзачком за плечами вышел на Таллинскую трассу. Доехал, как на крыльях долетел, - попутки сами останавливались. Союз тогда еще был "нерушимый", виз никаких не надо было, долларов тоже.

Нарва, Йыхви, Куремяэ... Немного пройти от автобусной остановки и на мощеном булыжником взгорке видишь дивный Пюхтицкий монастырь, возлюбленный Божией Матерью монашеский улей.

До начала всенощного бдения оставалось еще достаточно времени, чтобы устроиться на постой в гостинице, расположенной за оградой обители. В одной половине ее размещались мужчины, в другой - женщины. Командовала всем тогда решительно-радушная матушка Олимпиада, бывшая, по слухам, генеральской вдовой, за что и получила за глаза от бывалых паломников почтительное прозвище Генеральша.

Общество на мужской половине собралось для глаза светского человека достаточно колоритное. Коренастый рыжий послушник из Печор, лет на вид сорока пяти, с косой до пояса и густой бородой, в потертом подряснике с монашеским ремнем и массивных очках, производил впечатление бывалого монастырского человека. Он охотно делился своей монастырской премудростью со всеми желающими, так что вокруг него собралось целое общество интересующихся монашеским житием.

Подобный кружок собрался и вокруг странника Христа ради, высокого седого старца, точь-в-точь похожего на Льва Толстого, только хорошего, покаявшегося, с кроткими глазами под нависшими прямыми бровями великого мыслителя. Лоб высокий, в морщинах, окладистая борода, под нею - большое распятие прямо поверх белого подрясника. Он был туговат на ухо и, сидя на кровати, с замечательной простотой и умилением пересказывал почтительно слушавшим его паломникам какие-то предания.

Ударили в колокол, все засобирались в храм. Служил высокий, с черными с проседью волосами, величественный красавец отец Сергий. Несколько иереев исповедовали народ. Сестры пели легко и ладно, отчего довольно долгая служба не казалась утомительной.

В гостиницу возвращались уже в теплых и влажных августовских сумерках. Здесь, конечно, опять начались паломнические разговоры - были, чудеса, разные случаи и рассказы "пользы духовной ради". На этот раз в центре внимания оказался мужчина из Питера, по виду похожий на инженера, лет так пятидесяти пяти. Скромный коричневый пиджак, лицо чуть смуглое, вьющиеся темные, с изрядной сединой волосы зачесаны назад, средних размеров бородка, очки. Он сидел на койке напротив послушника, оживленно вставлявшего время от времени в его рассказ свои вопросы и немногосложные комментарии. Остальные, собравшись в кружок, внимательно слушали их разговор.

- Мы в то время жили на Украине, на границе с Россией, рядом была уже Курская область. Это был 1943 год. Я тогда был, конечно, еще мальчишкой. Наше село сожгли немцы, мы переселились в другое. Половина его выгорела во время боев, половина осталась, нам там дали хатку. Ни электричества, ни радио, конечно, не было. Мы были, по сути дела, отрезаны от всего мира и не знали, что происходит в данный момент на фронте. Мы могли только догадываться о том, насколько близко к нам линия фронта, по дрезине, ходившей по пролегавшей рядом с нашим селом узкоколейке. Если дрезина ушла и вернулась, положим, через час, значит, линия фронта от нас примерно в получасе ее езды. Дрезина заменяла нам сводки о положении дел на поле боя. В то время как раз шли приготовления к знаменитой Курской танковой битве, но мы, конечно, знать тогда этого не могли. Но однажды произошло вот что. Заходит в хату отец и говорит маме: "Мать, иди на улицу, посмотри, что там! И вы тоже идите!" - это уже нам, детям. Мы выходим все гурьбой на улицу, отец протягивает руку и говорит: "Вот, смотрите!". Мы думали, он зовет нас смотреть дрезину. Смотрим по направлению его руки, но дрезины никакой там нет. Мы поднимаем взгляды выше и вдруг видим, что по небу ходит человек!

Я думаю теперь, папа специально не сказал нам, на что он зовет нас смотреть. Он боялся, видимо, что это у него галлюцинация, а у галлюцинаций, как известно, такое свойство, что они могут быть и коллективными. Если бы он сказал: "Вот, смотрите - по небу ходит человек!" - нам могло бы передаться его психическое состояние, и мы также могли бы стать жертвой зрительного обмана. Но папа не случайно не стал говорить нам, что именно мы должны были увидеть. Если бы это была просто его галлюцинация и мы ничего такого не увидели бы, он мог просто сказать, что позвал нас смотреть дрезину, но она уже прошла и дело с концом. Но мы-то действительно увидели на небе человека, как и он! Собралась вся деревня, принесли трофейные "цейсовские" бинокли, которых тогда много после немцев осталось. В бинокль было хорошо видно, как ходит по небу человек в черной монашеской одежде, седой, с крестом на груди. Ходит и кадит. Ходил он так довольно долго. Потом повернул в сторону России и ушел, постепенно превращаясь в маленькую черную точку, а затем и совсем исчез из виду, так что даже в бинокль нельзя было его различить. Как я уже после узнал, было это как раз накануне решающей танковой битвы на Курской дуге.

Кончилась война, я уехал в Питер, окончил школу, институт. И там и там было обычное атеистическое воспитание. Сдавал даже "Научный атеизм". Учили, что Бога нет. Но я-то уже знал, что это неправда, я помнил хорошо того человека в небе в 43-м году.

Я рассказывал иногда некоторым людям этот случай из моего военного детства. Однажды я рассказал его молодым ребятам у себя на работе. Через какое-то время они приносят мне воспоминания одного генерала, участника Курской битвы, и я читаю там удивительную вещь! Оказывается, перед началом битвы был такой момент, когда немецкие танки были уже готовы к бою, а наши еще только привезли по железной дороге, и они стояли неразгруженные на железнодорожных платформах. Немцам надо было только подъехать и расстрелять всю нашу технику в упор, прямо на станции. Но в течение 40 минут ни одна немецкая машина без всякой видимой причины не смогла завестись! Этого времени как раз хватило, чтобы выгрузить наши танки, построить их в боевом порядке и начать величайшее в истории танковое сражение, где мы одержали решительную победу! Прочитав это, я понял, что же значило мое детское видение накануне этой битвы.

- А кто же был это человек на небе? - спросил кто-то из присутствующих.

- Мы много думали об этом с о. Алипием, наместником Псково-Печорского монастыря, и пришли к выводу, что это был преподобный Сергий Радонежский, Игумен земли Русской, молитвами которого Россия спасена и в Смутное время, и в 1812 году и в тот час также явившийся ее заступником.

- А Вы, значит, знали отца Алипия? - поинтересовался рыжий послушник.

- Да, знал. Мы познакомились и даже сдружились с ним благодаря нашему общему интересу к иконописи и живописи вообще. Я в то время работал с художниками-реставраторами, и мы часто и подолгу общались с отцом Алипием. У него ведь тоже, кстати, очень интересная судьба.

Дело в том, что до войны о. Алипий был совершенно неверующим человеком, комсомольцем, окончил вуз. Родители же его были очень верующими. Он их очень любил, был замечательно послушным и почтительным сыном. Когда началась война, его призвали офицером на фронт. На прощание мама дала ему небольшую иконку Божией Матери и сказала: "Сынок, когда тебе будет трудно, достань иконку, помолись Богородице - Она тебе поможет!" Хотя он и не был тогда религиозен, но из уважения к матери взял иконку и носил ее в кармане гимнастерки. Однажды он с группой своих солдат попал в окружение в лесу. Сам получил ранение. Положение очень тяжелое - вражеское кольцо сжимается вокруг них. Пробуют вырваться. Метнутся в одну сторону - там болото, в другую - оттуда слышна уже немецкая речь, немцы прочесывают лес. Тут-то о. Алипий и вспомнил матушкин наказ. Отстал немного от своих солдат, достал из кармана иконку и стал молиться: "Если Ты есть - помоги!" Помолился так, возвращается к своим, а рядом с ними стоит старушка. "Что, заплутали, сынки? Пойдемте, я вам тропочку покажу!" И скоро так пошла сама впереди. Через какое-то время встала, ручку протянула вперед и говорит: "Слышите русскую речь? Вот туда и идите!" Солдаты обрадовались, бегут вперед на родные голоса, а о. Алипий отстал опять и говорит старушке: "Ну, мать, не знаю, как тебя и благодарить!" А "старушка" ему в ответ: "А ты мне еще всю жизнь свою служить будешь!" - и пропала, как будто и не было! Тут только он понял, что это была за "старушка"!

- Потом что же?

- А потом он в конце войны опять был ранен, попал в госпиталь. Госпиталь был в Загорске, при Троице-Сергиевой Лавре. В конце войны ее уже стали частично возвращать Церкви. Пока о. Алипий лежал в госпитале, он много думал о жизни, вере, обо всем, что с ним произошло. Когда пришло время выписываться, его спросили: "Куда вам писать направление, куда поедете?" Он подумал и говорит: "Я теперь, пожалуй, на другую половину Лавры пойду!" И стал монахом. Действительно, оставшуюся жизнь служил Божией Матери, долгие годы был наместником Ее Святой Успенской Псково-Печерской Лавры. Много понес в своей жизни скорбей. Служить пришлось в тяжелые годы, отстаивать Лавру в то время, когда всюду при Хрущеве закрывали монастыри...

Рассказчик умолк. Время было уже позднее. Утром надо было довольно рано вставать к Литургии, и усталые паломники стали расходиться по своим местам укладываться спать, полные впечатлений от услышанного.

Мне вспомнился один давний эпизод, который я запомнил, но осознал много позже. Когда-то мне довелось работать на юге Псковской области, на самой границе ее со Смоленщиной и Белоруссией. В тех местах пролегала та самая Смоленская дорога, которой шел некогда брать Москву Наполеон. На сельском придорожном кладбище мы видели огромную старую сосну. Это было (а может, есть и до сих пор, не знаю) совершенно удивительное дерево. Там, где у обычных деревьев крона, у этого тянулись к небу корни. Дерево было живое. Снизу его мощные корни крепко держались за землю, сверху они, похожие на старческие узловатые пальцы, вросли в синеву, а посередине, как и положено, шумели ветви. Как-то мы спросили одного из местных жителей об этом кладбищенском чудо-дереве. В ответ мы услышали старинное местное предание, относящееся ко времени Отечественной войны 1812 года.

Когда здесь проходил Наполеон, некто предсказал ему скорое возвращение по той же дороге туда, откуда он пришел. Рассмеялся на это гордый предводитель двунадесяти языков, вырвал случившуюся при дороге маленькую сосенку, воткнул ее верхушкой в землю и сказал: "Это невозможно! Это так же невозможно, как невозможно этому дереву расти корнями вверх!"

Но невозможное у человека возможно есть у Бога. Объявивший себя богом, искатель славы Александра Македонского бежал, как известно, туда, откуда пришел, по той же самой разоренной Смоленской дороге, гонимый русскими войсками, а паче предводимым преп. Сергием Воинством Небесным. А у дороги растет корнями вверх могучая сосна.

И думается мне, что это - образ. Образ всего нашего народа, вросшего корнями в Небо, образ непонятный для "галла дерзновенного" и иже с ним, непонятный для тех, кто привык тянуть корнями лишь темные соки жирной сырой земли, тех, кто не имеет корней в синеве Неба. А наши корни там. Там Господь в Силах, там Матерь Божия, святитель Николай, игумен Земли Русской Сергий и многие, многие сонмы всех праведных наших сродников, угодивших Богу жизнью и кончиной стяжавших дерзновение в молитве к Нему. Их молитвами для нас открыто Небо, лишь бы не отпасть от этой живительной силы, без которой мы умираем и умрем совсем как народ, если не осознаем, что корни наши - в Небе.

Русь Святая! Храни веру Православную, в Ней же Тебе утверждение!

Содержание     Начало страницы