Станислав Минаков - Сокровенная Ялта


Поездка в Ялту зимой, в Рождественский сочельник, – особое, внутреннее путешествие. В отличие от внешнего, летнего, когда на побережье, со времён советского новояза именуемом ЮБК (южный берег Крыма), всё клубится, кипит, сочится солнцем, гулеванит, по-нашему сказать, «отдыхает».
 


Ялта зимой – это другое. Не то чтобы она, Ялта, зимой не хочет продать приезжему всякий товар, начиная с апартаментов, – нет, хочет и продаёт. Просто в это время она во многом и сама уходит в своё внутреннее, в медитацию, в Новый год и Рождество, словно задумываясь о вечном. Да и когда ещё ей?

Поездка в Ялту зимой – это для некоторых ещё и побег. Человек выпадает из своего времени, оставив за скобками обычную жизнь, и, перевалив через горы, ныряет в ладони побережья.

Неудивительно, что зимой я Ялту прибывает столько влюбленных. Вам даже знакома одна современная ялтинская парочка: он – из города М., и она – дама с собачкой, из города Х. Вы встречали их на ялтинской набережной, почти что у памятника героям знаменитого чеховского рассказа. Должно быть, им странно видеть свой портрет в бронзе. Правда, наш герой – без чеховской бородки, а у его спутницы нет большой шляпы столетней давности, и её платье, с оборочками, не касается тротуара – она носит брюки. Однако собачка – такая ж, как у бронзовой пары.

«Двое идут по аллее – мне жаль их обоих…» – сказал Юрий Левитанский в стихотворении «Ялтинский домик». Отчего же их жаль? Оттого что всех жаль. Но влюблённых – особенно. Говоря словами того же автора, «ибо, к тому же, знаю весьма подробно, что собой представляет альтернатива».

Дух Юрия Давидовича Левитанского, поэта фронтовой плеяды, сегодня витает над вами тоже неспроста – 21 января ему исполнилось бы 85 лет. «Мы старомодны, как запах вишнёвого сада…»

Домик Чехова

Из тучи, перевалившей сюда через Ялтинскую яйлу, сеет мелкий дождичек, и не понятно – открывать ли зонт, коли дождь идёт словно у вас изнутри. Вы в дожде или дождь в вас? Тем более что у вас расстёгнуто пальто, идёте вы быстро, потому что привыкли ходить в таком темпе, а путь – в гору, по петляющим улочкам, к домику Чехова, именуемому с лёгкой руки писателя Куприна «Белой дачей».
Домик утопает в деревьях, и с улицы его – не видать. А красотища! Три огромных кедра, мушмула, берёза, белые розы (с лепестками, в январе-то!), тростниковая рощица, – всё это посажено самим Антоном Павловичем.Благо, поначалу никто вам не мешает созерцать и пытаться воображать, как жилось здесь ироничному, худощавому и болезненному человеку, выдающемуся русскому писателю, коего Л. Толстой назвал «Пушкин в прозе».

Чтобы полней запечатлеть в себе «эффект присутствия», вы садитесь на мокрющую зелёную скамейку в уголке небольшого сада, которую здесь называют «скамьёй Горького». О вашу ногу трётся классически полосатая, серая, кругломорденькая кошечка, которая только что оставила увлекательнейшее занятие наблюдения за трясогузкой, и вы с видом псевдоэнциклопедиста говорите ей: «Знаете ли, милый друг, а ведь это именно Алексей Максимыч заметил: “Как стилист Чехов недосягаем, и будущий историк литературы, говоря о росте русского языка, скажет, что этот язык создали Пушкин, Тургенев и Чехов”». Похоже, она знает. Берёте её на руки, и она кладет мокрые лапищи на ваше мокрое плечо.

Поглядывая на знаменитые сосуды для дождевой воды (каждый из них напоминает видом человеческое сердце), расставленные там и сям по саду с чеховских времен, вы заходите в домик через веранду, на второй этаж, где хорош кабинет (тут написаны пьесы «Вишнёвый сад» и «Три сестры», рассказы «Дама с собачкой», «Архиерей», «На святках», «Невеста», повесть «В овраге»), но уютней – в гостиной, где над льняной скатертью большого прямоугольного стола висит красивая старая лампа, а на высоких окнах – ажурные занавески, привезённые хозяином из французского путешествия.

Вам здесь комфортно, хочется присесть с краешка, чуть отодвинув от стола массивный деревянный стул. Кажется, вот-вот зайдет Антон Павлович, протирая пенсне, или хозяйка дома, его сестрица, Мария Павловна (прожившая на третьем этаже, в мезонине, свыше 56 лет). Супруга писателя, Ольга Книппер, известно, всегда в Москве, очень далеко, чуть ли не за полторы тыщи километров.

Вы ходите по дому Чехова, замечая вертикальные трещины в стенах: здание, стоящее на склоне, фактически разваливается, а есть ли кому до этого дело – уяснить трудно. Но, однако, и за то спасибо, что по соседству с чеховским музеем нет громких ресторанов, как, скажем, рядом с домом-музеем Волошина в Коктебеле, где «пляски смерти» отдыхающих и ресторанный, извините за выражение, «саунд» оказывают прямое разрушительное воздействие.
 
В какой-то миг вы понимаете, почему ваша мысль всё время возвращается к образу сердца. Вы вспомните Эрика Шверера, доктора из Баденвейлера, которому Чехов перед кончиной, осушив поднесённый бокал шампанского, произнес «Ich sterbe» («Я умираю»  – нем.). Шверер употребил в своём пространном газетном рассказе поразившие слова: «Он лечился у меня три недели, но в первый же день, осмотрев его, я выразил опасение в связи с его больным сердцем, которое значительно хуже легкого. Господин Чехов был удивлен: “Странно, но в России никто и никогда не говорил мне о больном сердце”».

Не странно, доктор Чехов. Все помнят лишь о чахотке и кровохарканье. Кто вообще в России говорит о сердце?

…Рука тянется тронуть на прощанье цветущую белым веточку мушмулы, а губы благодарят того, кто привёл вас сюда.

В Аутке, у св. Феодора Тирона

Аутка – это, по Брокгаузу и Ефрону, деревня Ялтинского уезда Таврической губернии, в трёх верстах от Ялты, на реке Учансу, близ её водопада. Аутка – весёлое название, да?

Покинув чеховскую усадьбу, вы случайно попадете на улочку Аутскую, которая теперь находится на территории города. По ней водили-гоняли штыками «бывших» на расстрел в 1920–21 гг., пока всех не убили. Ниже по склону на вас смотрит византийская крыша православного храма, и вы, конечно же, направляетесь туда. Это, как гласит надпись, «Храм св. великомученика Феодора Тирона».

В храме нет молящихся, но он не пуст: квартет очень молодых мужчин репетирует у алтаря рождественские песнопения, а меж поющими и столиком с иконой Казанской Богородицы четыре девочки разного возраста наряжают под руководством молодой мамы ёлку к Рождеству. Живая и очень трогательная картина побуждает вас взяться за фотоаппарат. Женщина за свечным прилавком (как выясняется, тоже мама одной из девочек) радостно говорит, что батюшка благословляет съёмку в храме. Видя ваш интерес и участие, она рассказывает о том, что, судя по источникам, храм этот был в древности построен греками, в конце XVIII в. ими же восстановлен как деревянный, горел и снова восстанавливался за казённый счет в 1842 г., но когда население Верхней Аутки выросло, здесь возвели нынешнее здание (1898 г.). И Антон Павлович принимал активное участие в постройке новой церкви, сам вёл переговоры и встречался с архиепископом Димитрием по этому поводу. Священник этой церкви отпевал Марию Павловну Чехову в «Белой даче».



Стены здесь, в общем-то, пусты, потому редкие иконы на них особо значимы. У алтаря –  икона св. Феодора Тирона, с частицей св. мощей, на стене – необычная, большая икона особой красоты: Богоматерь Виленская-Остробрамская, а на стене напротив  – св. Лука Крымский (Войно-Ясенецкий).

О древней иконе «Остробрамской» следует сказать, что она была отнята у православных Корсуни (Херсонеса) великим князем литовским Ольгердом Гедиминовичем (годы правления: 1345–1377) и увезена в Вильну, где была подарена им супруге, которая отдарила её Свято-Троицкой обители, располагавшейся в православном районе Вильны, носившем название Острого, или Русского, конца. Название получила от польского «остра брама» (острые ворота), поскольку с 1431 г. находилась в часовне над воротами, носившей такое названием. Монастырь переходил то в руки униатов (1596), то монахов-кармелитов, потому в 1829 г. икона была поновлена в католическом духе. Молитесь Богородице «Остробрамской» – о защите.
Архиепископ Крымский и Симферопольский, святитель Лука (В.Ф. Войно-Ясенецкий), удивительный человек, медик, учёный с мировым именем, автор «Очерков гнойной хирургии», неоднократно репрессированный безбожной властью, в годы Великой Отечественной войны совмещавший лечение раненых с архиерейским служением, почивший в 1961 г., причислен сначала к лику местночтимых святых в 1995 г., а затем канонизирован Церковью как священноисповедник – в 2000 г. Валентин Феликсович – уроженец Керчи. Стоит ли удивляться, что иконы с его ликом вы обнаруживаете в каждом православном храме Крыма, и просят его, как и св. Пантелеимона, об исцелении.

«Цветите, как лилия…»

 Сестрица с радостию рассказывает вам о чуде с лилией, произошедшем в храме 12 июля 2002 г., когда настоятель о. Ростислав Гоцкалюк положил на киот иконы Божией Матери Казанской ветку лилии, и под праздник Успения Богородицы сухой стебель пустил бутоны и расцвел. Митрополит Симферопольский и Крымский Лазарь, перед тем как отслужить молебен с акафистом перед этой иконой, сказал тогда: «Это чудо, нет никакого сомнения: засохшая ветка процвела именно под двунадесятый праздник».

То явление православные теперь числят в одном ряду с нерукотворными проявлениями на стёклах киотов образа Спасителя в симферопольском Всехсвятском храме и Богородицы с Младенцем на иконе «Призри на смирение» во Введенском монастыре Киева, с явлением радуги в селе Морском во время установки Поклонного креста, с крестом из облаков над Симферополем в праздник святого Александра Невского. Вы вспомните, что Святое Писание дарит нам радостные слова: Цветите, как лилия, распространяйте благовоние и пойте песнь (Сир. 39, 18).

Вас приглашают сюда на завтрашнюю вечернюю праздничную службу, и вы охотно откликаетесь, позабыв, что назавтра, в сочельник, вас ждёт любимая Ливадия…

Станислав Александрович
МИНАКОВ
Фото автора