Архив:
Для русской женщины любить – значит жалеть, поэтому драгоценная наша черта – отзывчивость на чужое горе, готовность понять и помочь тому, кто оказался в беде
Кажется, ещё совсем недавно весёлыми стайками мы носились по деревенским улицам, поднимая босыми ножонками облака нагретой жарким летним солнцем пыли. Встречному человеку, даже незнакомому, обязательно говорили «здрасьте» – так нас учили родители. И пожилой человек мог запросто обратиться за помощью к любому: «Внученька, сынок, помоги-ка мне вот тут…» Теперь это тёплое русское слово «здравствуйте» приезжему в нашей сибирской деревне не услышать. Да и мы, повзрослев и состарившись, стали делить: это – моя внучка, а это – её подружка. Не хватает нам той приветливости и сердечности на всех, как это было у наших «советских» бабушек.
Одна из них, Матрёна Фёдоровна Лескова, жила в деревне Скородум Упоровского района. Безответная сибирская крестьянка, простая из простых, но на которых держалась и «Николаевская» Россия, да и советская держава.
Матрёнино хождение по мукам
Жизнь Матрёну, родившуюся в 1900 году, не больно-то гладила, впрочем, как и большинство из её поколения. Не зря же говорят, что весь XX век тянули на себе женщины, мужики почти без передыху воевали – то Японская война, потом Первая мировая, следом – Гражданская. Революция вообще перевернула всю крестьянскую жизнь, началось самое униженное время. Сначала отобрали земельные наделы, подчистую выгребли всё из амбаров, завозен, пригонов, объявив, что теперь это всё «обчее». Деревенских лодырей и горлопанов «подняли», а самых справных, работящих хозяев объявили кулаками и сгноили в лагерях и ссылках. Матрёнина семья, к счастью, в эти жирные списки репрессированных и раскулаченных не попала. А в самую страшную и жестокую в истории человечества войну, Отечественную, сколько досталось: лошади выбивались из сил, техника надрывалась, а люди терпели. 3 года 10 месяцев и 18 дней без сна и отдыха! Рабочий день был неограничен, с поля не уходили до тех пор, пока всё не «сробят». Это «хождение по мукам» в советские времена «просто» не опишешь. До 60-х годов люди в колхозах работали за «палочки», только деревня вздохнула, увидела свет, почувствовав реальную заботу о себе, в 90-е опять всё пошло кувырком. Правда, многим Матрёниным сверстницам, да и ей самой уже «не назначено было» дожить до этого.
А поначалу всё шло в Матрёниной жизни своим вековечным чередом. «Из рук в руки» от мамоньки, как в старообрядческих семьях называли мать, научилась всей избяной и огородной работе, «со слуха», мало-мальски научилась читать древние книги в деревянных «корицах», обтянутых хорошо выделанной телячьей кожей. Когда дочь «поспела», тятя с мамонькой «определили взамуж» за односельчанина, Петра Лескова. Люб, не люб – про это Матрёну никто и не спрашивал, за ней ещё мал-мала ростом, поэтому лишь бы лишний рот сбыть, пристроить к месту. А жена получилась из неё добрая – хорошая хозяйка, разумная советчица. Народился сынок, тоже Петенька, но семейное счастье оказалось недолгим – муж от туберкулёза скончался. Плачь, не плачь, а слёзы не живая вода, никого ещё не воскресили. Осилить себя горю стойкая сибирячка не дала – да и когда? К привычным бабским хлопотам по дому прибавилось и много надсадной мужской работы. Тяжельше, правда, было то, что со свекровкой пошли нелады. Поедом ела лютая баба невестку, словно вымещала на ней своё материнское горе. Деревня Матрёну жалела, видя, как измывается над безответной, безропотной невесткой свекровь, да чем тут пособить, разве ещё раз женского счастья попытать, сойтись с кем-нибудь.
В войну горемыку просватали. Новый суженый у Матрёны был из себя «могутный». Роста могучего, лицом светлый, бородка окладистая, волосы шелковистые, кудрявые. Девки на него давно заглядывались, да и отцы в затылке чесали: семья у Сергея была крепкая, дружная, работящая. Да одна беда – изъян, как говорили в деревне: в три годика он переболел оспой и ослеп. А Матрёне выбора не было, вот и вышла она за Сергея. И опять христовенькой доставалось. Как в прислугах жила в доме у скуповатого свёкра, вроде безотказной «рабочей силы». Мало того что в колхозе пластали от «тёмного до тёмного», без выходных, так и дома дел невпроворот, потому что немощный муж не помощник. Надо было и чистоту держать в громадных двухэтажных хоромах, и огород немереный на ней, и пригоны, полные скота. И везде одна, поэтому восход солнца в Скородуме она видела раньше всех. Сама махонькая, сухонькая, как пушинка по избе и огороду летала. На покос отправится, в карман запона положит краюху хлеба с огурцом. Прокос пройдёт, пока обратно идёт, откусит кусок, пожуёт и дальше литовкой махать. «Двужильная, что ли, у нас Матрёна, так ведь и кончить себя недолго», – изумлялись ей скородумцы.
Пенсию Матрёне Фёдоровне государство положило 12 рублей 50 копеек, в 70-х подняло до 14 рублей 10 копеек. И они, эти наши бабы Матрёны с натруженными, заскорузлыми руками с синими венами (а нет семьи, где не было бы «своей» такой праведницы), не жаловались. Всю жизнь знали счёт каждому кусочку сахара, каждому насущному ржаному сухарику, в одну и ту же плюшевую жакетку наряжались по праздникам несколько десятилетий – а не роптали. Об одном жалели, что «совецка» власть Бога «отменила».
…Народ подметил эту правду жизни: чтобы по-настоящему понять страдающего, надо самому испытать горе и нужду.
Милующее сердце
Для русской женщины любить – значит жалеть, поэтому драгоценная наша черта – отзывчивость на чужое горе, готовность понять и помочь тому, кто оказался в беде. После войны ой сколько нищих ходило по нашим немереным сибирским дорожкам. От деревни к деревне, от двора к двору. И каждому «мите-матане», как их тогда называли, Матрёна хоть по корочке сухой, да положит в торбу. А нет корочки – кружку воды подаст да посидит-посудачит, ласковым словом согреет, выслушает горькое житьё-бытьё. Свои, деревенские, тоже тянулись к милосердной женщине. Кого Матрёна в бане вымоет, голову вычешет, обстирает, кому обновку за одну ночь смастерит на дореволюционном безотказном «Зингере». Настряпает постряпушек, обязательно всех одиноких старичков и старушек деревенских обойдёт, попотчует.
А сколько родственников доупокоила эта вековечная труженица! Мало того что слепой дед Сергей требовал за собой ухода, так в доме ещё постоянно жили немощные старики. Сначала родители мужа – дед Конон и мачеха, бабка Варвара. Когда они преставились, следом занемог родной отец, дед Фёдор. Это даже представить себе трудно, невозможно – обиходить двух слепых стариков! И не только. Вместе с отцом она перевезла к себе и мачеху – бабку Анну, да ещё её сродного брата Филиппа.
Филиппок, как его в деревне звали, жил у них дольше всех – лет двадцать. Сковал ревматизм человека, да так, что передвигаться он мог только ползком. Не было силы в ногах, совсем их не чувствовал. Дед Серёга ему отдельный «тувалет» соорудил, бабкины труды по чистоте в доме они берегли, старались хоть как-то, да помочь своей кормилице. А та как начала порхать смолоду, так до старости и осталась лёгкой на подъём. В деревне её больше «легковушкой» между собой называли. Летом ещё туман поутру не растает, а её беленький, выцветший на солнце платочек уже мелькает между сосенок. Люди ещё только за грибами в лес отправляются, а она уже полнёхонькие корзины домой несёт. Дома её ждут, не дождутся дед Серёга на полатях да Филиппок на голбчике. Грибницы похлебают горяченькой, да и к зиме приварок будет, всё не на одной картошке сидеть.
Старожилы Скородума вспоминают, как в посевную и уборочную бабка Матрёна развозила по полевым станам обеды.
– Ране ведь трахтористы и комбайнёры обеды с собой в поле брали, а в самый разгар страды ездить домой недосуг было, – рассказывают старики. – Горячу еду варить некогды, да и некому, поварих им не выделяли, вот оне всухомятком тамотки и перебивалися. Матрёна тихомолком соберетца, на конном дворе посмиреней лошадку запрягет в телегу, да объедет всех баб, чьи мужики в поле. Оне довольнёхоньки, наставят полну телегу кузовков с едой. Мужики горячева варева похлебают, тоже ей сколь «спасиб» наговорят. А никто её об этом и не просил, сама по себе, потому что шибко старушка была до всех добрая.
А вынянчить пять внуков-озорников, с каждым из которых она сидела до школы, – это ведь тоже не «шутка в деле», как когда-то говаривали в Сибири. То и дело наведывался сосед, внучатый племянник Санька. Соблюдая деревенский этикет, первым делом здоровался с дедом Серёгой. Долго тряся дедкину руку, деловущий карапуз носом улавливал запахи, которые разносились от печки. Учуяв «тот» запах, тут же терял к деду всякий интерес, мчался к бабе Матрёне, которая всю жизнь сама пекла хлеб. Приговаривая: «Неровен час, вдруг кто-ненабудь нагрянет», приветливая старушка ставила квашонку и на сдобные завитушки для гостей.
– Дом у них «пах молитвой», так мне, маленькому, казалось, – вспоминает те годы Санька – Александр Гаврилович Журун, ныне староста Свято-Никольского храма г. Тюмени. – В одной из горниц на втором этаже три стены в несколько рядов сплошь были уставлены старинными тёмными, тяжёлыми иконами. Каждую субботу к бабе Матрёне неслышно пробирались богомольные старушки, в деревне их называли богомолками. В чёрных сарафанах «в пол», в старинных полушалках, заколотых булавкой под подбородком, на левой, согнутой в локте руке у каждой лестовка – чётки. Затепляли свечи, чуть нагревали одну их сторону и прижимали к полочке божницы. Воск остывал и крепко-накрепко держал горящую свечу. Затем разжигали ладанку – кадильницу с ручкой и кадили всю избу, потому детская память и запомнила, что дом «пах молитвой». Вместо ладана, конечно, на раскалённые угли клали обыкновенную серу, сосновую или еловую. Потом принимались всю ночь молиться, меча земные поклоны на подрушники – квадратные небольшие коврики из нескольких слоёв ткани. Видимо, в ряду древних намоленных икон стояла и наша – святителя Николая, для которой мы построили храм. Но мне тогда все иконы были «на одно лицо». Главное – аромат в доме у бабушки после моленья нравился.
Матрёнино богатство
Жила Матрёна Фёдоровна долгонько, а вот единственный сынок, Пётр Петрович, не жилец оказался. Как и отец, рано покинул этот мир, в 45 лет сгорел от рака лёгких. Невестка Марья забрала четырёх младших детей и уехала к старшему сыну в Сургут, он теперь стал братишкам и сестрёнкам за отца. Как ни звали бабу Матрёну с собой на Север, она не решилась оторваться от родных могилок. Когда не стало деда Сергея, перебралась к младшей «сестрисе» Феврусье.
Преставилась Матрёна Фёдоровна тихо и незаметно, кротко, как и жила. В 88 лет крепенькая ещё старушка неловко ступила, упала и сломала шейку бедра. Всю жизнь за другими ходила, а вынести, что из-под неё будут горшки убирать, обстирывать да кормить с ложечки, – не смогла. Так, от маяты, чтобы не досадить своей безпомощностью, «не залежаться», и отошла.
Осталось от неё «богатства» одна настолько тёмная икона, что невозможно было различить, кто изображён на ней. Внучатый племянник Санька привёз её к себе в городскую квартиру в Тюмень в сетке из-под картошки. Места много она не занимает, есть-пить не просит, пусть себе стоит в уголочке. Всё же веровала бабка Матрёна, а это память о ней. С детских лет запомнились Саше её земные поклоны перед иконами да наставление: «Как спать-то пойдёшь, внучок, так про себя и говори: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного. Аминь»». Учила, как персты складывать да осенять себя крестом: на лобик, на пупок, на правое плечико, на левое… Аминь! И тихонько склоняла белую вихрастую головёнку внука.
Иной раз брал Александр икону, проводил рукой по доске, чувствовал рельефные мазки краски, а какой святой на ней изображён – непонятно.
– Я не раз пробовал икону сам «реставрировать», как люди подскажут, – рассказывает Александр Гаврилович, – то луком тёртым на ночь обмажу, а утром всё сухой тряпочкой сотру, то гущей квасной… Со временем оставил эту пустую затею. Не поддавалась бабкина икона моей «реставрации».
А лет через 15 на абсолютно чёрной иконе вдруг стали проявляться небольшие пятна позолоты, а вскоре проявился и лик. Оказалось, что это икона самого любимого русского святого – Николая Угодника.
И небывалое бывает
Когда Александра Гавриловича избрали депутатом Тюменской городской думы, в 2002 году он поместил обновившуюся икону в часовню посёлка Мыс, в свой округ. Но душа тосковала о родной намоленной святыне, и зародилась мысль построить храм рядом с домом, в Восточном микрорайоне.
Храм сам себя строит, говорят в народе, а народ не ошибается, у него ведь тысячелетний опыт. Только через кого-то. Так и вышло. Хотя основные затраты по строительству храма взяло на себя ОАО «Промжелдортранс-Тюмень» под руководством Владимира Петровича Саломатина, широкой волной понесли люди свою лепту на храм – более 50 тысяч человек, и не только из Тюмени и Тюменской области, но и со всех концов России и даже из-за рубежа.
Зная, что поводом к появлению Свято-Никольского храма послужила крестьянка Матрёна Фёдоровна, прихожане давно собирались съездить к ней на могилку в село Скородум Упоровского района. 12 сентября 2013 года долгожданная поездка наконец-то состоялась. Совершив литию, поклонились праведнице низким, уважительным земным русским поклоном. С кладбища поехали в сельский клуб, рассказать скородумцам про землячку.
Бабу Матрёну, преставившуюся в 1990 году, в деревне помнили многие, но изумились тому, что «вернулась» она на родную землю… Свято-Никольским храмом. Обращаясь к скородумцам, отец Ростислав, настоятель храма, сказал: «Не забывайте Матрёну Фёдоровну. Прожив честную, трудовую жизнь праведницы, она имеет дерзновение перед Богом молиться за нас. Следит за нашими судьбами, сочувствует нам. Надо породниться с небожителями, мы будем молиться за них, они – за нас. Равное за равное». В конце встречи тюменцы показали фильм о великом освящении храма владыкой Димитрием 22 октября 2011 года. Фильм настолько растревожил душу скородумцев, что один из местных жителей, Валерий Афанасьевич Попов, не выдержал и растроганно сказал: «А ведь в Скородуме тоже когда-то был храм Михаила Архангела, я помню, как маленького бабушка меня туда водила. Как раз на этом месте и стоял».
– И клуб-то наш на косточках людских построен, потому что рядом с православными храмами всегда хоронили самых благочестивых прихожан, – поддержала земляка Антонина Петровна Мурадян. – Я два года кочегаром работала в клубе и не вынесла – уволилась, убежала, можно сказать. Потому что, как дискотека закончится, после этих скачек безумных молодёжь по домам разойдётся, я частенько слышала, как ангелы словно ругаются. Мне жутко даже становилось. На улицу выбегу, а куда уйдёшь – работу не оставишь. Не смогла больше здесь работать, уволилась.
Что тут скажешь…
Где терпение, там и венцы, говорят святые отцы Церкви. Сибирская крестьянка Матрёна Фёдоровна Лескова свою добродетель – милующее сердце, трогательную сострадательность зажгла как огромную свечу. Была глазами слепых, ногами безногих, упокоила родителей своих и мужа. Когда-то было в нашем народе такое удивительное слово – «приголубила», так вот сколько людей она приголубила не только словом, но и делом, подав им «прощальную чашу» – стакан воды в старости.
Всю жизнь баба Матрёна прожила в безвестности, кротко и смиренно, зато после кончины Господь «открыл» праведницу миру, и имя её громко разнеслось далеко за пределами Сибири. Честная, правдивая, трудовая жизнь русской крестьянки стала основанием Свято-Никольского храма в Тюмени, который строился исключительно на народные деньги. И это показало, что русская душа благочестием не оскудела. И сегодня праведников – полная Россия! Не зря же земля, на которой нам суждено было родиться, зовётся Святой Русью. Вовеки не переведутся на её просторах безымянные, сокровенные Матрёны.
Татьяна Нифоновна ТЕПЫШЕВА,
г. Тюмень